Тэд Уильямс - Война Цветов Страница 180

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ТУТ И СКАЗКЕ КОНЕЦ

42

ПРОЩАЛЬНЫЙ ПИР

Ему снилось, что он плавает в холодной густой среде, окруженный потоками зеленого движения. Здесь почти все было зеленым — и свет, и тени; даже собственные руки, которые он видел перед собой, приобрели мерзкий оттенок протухшего мяса. Тысячи рыб сновали между бегущими вверх пузырьками, и любопытство, с которым смотрели на него их стеклянные глаза, выходило за пределы приличия.

Иногда зелень пропадала, проглоченная тьмой, а когда она возвращалась, вокруг него плавали уже не рыбы, а женщины — красивые на свой странный лад, с колеблемыми течением волосами. Они смотрели на него во все глаза, как и рыбы, улыбались (зубы у некоторых были очень острые) и перешептывались. В этом зеленом свете, который то угасал, то возвращался, он сознавал только свою невесомость и то, что ему ни до чего больше нет дела, — и мысли от этого становились столь же легкими, как его медленно движущиеся ноги.

Только временами ему приходило в голову, что он должен был утонуть — а может, как раз это с ним и случилось.

Он смотрел на нее долго, прежде чем до него дошло, что ее черные волосы не шевелятся, а неподвижно свисают по сторонам красивого бледного лица — раньше это показалось бы ему совершенно нормальным. Он смотрел еще какое-то время, прежде чем узнал ее, — но в ней произошла какая-то перемена, и ее имя он вспомнил не сразу.

— Он открыл глаза! — сказала черноволосая девушка. — Кажется, он приходит в себя!

Еще одно лицо, не такое знакомое, склонилось над ним.

— Это случилось раньше, чем мы полагали, но конституция у него крепкая. Хорошая порода.

— Не говори так, — сказала девушка. — Терпеть не могу таких разговоров.

— Поппи? — Имя он вспомнил, но что-то казалось ему неправильным, и перед глазами стояла какая-то пелена, как там, на дне озера. У нее не стало бровей — вернее, они были, но очень светлые, почти невидимые. Это придавало ее лицу вид белого овала, как у японской гейши. Только одно он знал твердо: видеть ее было достаточно, чтобы почувствовать себя лучше. — Поппи, я что...

— Все хорошо, Тео. Ты жив! — Она села на то, на чем он лежал, — оно колыхнулось, и он чуть не полетел обратно в зеленую глубину, — и поцеловала его в щеку. Потом обняла его, и он закряхтел от боли. — Ой, прости.

— У меня что, ребро сломано? — Тео пытался разобраться, где он находится. В палатке? Свет, во всяком случае, давали только колдовские огни. Когда другая женщина вышла, свет показался еще в чем-то вроде дверного проема, но у Тео не было сил поднять голову, чтобы это проверить. — Что еще не так? Пошевелиться не могу, так все болит.

— Толком никто не знает. Ты весь в синяках, но они уже сходят. Герцогиня хорошо с тобой обращалась.

— Герцогиня? — В голове не брезжило ни единого воспоминания на этот счет — ее наполняло что-то другое, отзывавшееся постоянной, болью.

— Та, у которой ты гостил. Русалка. О, Тео, я уж думала, мы никогда не получим тебя назад! — Она снова обняла его, и он решил, что ради этого удовольствия стоит потерпеть боль в боку.

— Что произошло? — Он начинал припоминать столб лилового света и страшные крики... но чьи? — Да. Чемерица погиб. И маленькое чудовище тоже. — Выражение лица Поппи вызвало в нем тревогу. — Они ведь умерли, да? Должны были. Стало быть, мы... победили? — Потом он вспомнил о Кочерыжке, и победа перестала казаться ему такой уж важной. — Да или нет?

— Наверное, — пожала плечами Поппи. — Все так перепуталось, хотя могло быть и хуже. — Она обернулась к двери, услышав какой-то шум. — К тебе пришли, Тео. Они все так долго ждали вместе со мной — надеялись, что Примула сумеет договориться.

— Договориться? Примула?

— Скоро ты все узнаешь. Я буду здесь, никуда не уйду.

— Что стряслось с твоими бровями?

— О чем ты? — Но она знала о чем. — Ты имеешь в виду их цвет? Они всегда были такими, я просто перестала их красить. Не хочу маскироваться — пусть все знают, что я Дурман.

— А-а. — Он хотел потрогать эти светлые полоски, казавшиеся такими далекими, но Поппи перехватила его руку, как будто прикосновение могло причинить ей боль.

— Я все еще не безразлична тебе, Тео? Хотя нет. Нечестно спрашивать об этом сейчас.

— Попробуй только уйти — узнаешь тогда, что я к тебе чувствую. — Он сжал ей руку крепко, как мог, — в его теперешнем состоянии это, наверное, равнялось пожатию полудохлой медузы. Несмотря на растущую радость от того, что он каким-то чудом вернулся к жизни и что Поппи его ждала, внутри у него образовалась пустота, заполнить которую было не так легко. — Кочерыжка, — сказал он тихо, обращаясь к ее памяти, — прости меня.

— За что это? — спросил чей-то голос. — За то, что ты большой, длинный обормот? Ну, в этом не ты один виноват, так ведь?

В ногах постели сидел Кумбер Осока, и если только он внезапно не обрел дара чревовещателя, фигурка у него на плече должна была быть...

— Кочерыжка! — Тео попытался сесть, но не смог. — Ты жива!

— Ты тоже, тупица, но нельзя сказать, что ты не старался. —. Кумбер осторожно посадил ее на грудь Тео. Она стала заметно бледнее, под глазами лежали круги, на лице и коротко остриженной голове виднелись следы ожогов, но остальное, включая характер, как будто не пострадало. — Чего выпялился? Никогда не видал хорошеньких женщин?

— Просто удивлен, что вижу именно эту. И Кумбер — слава Богу! То есть хвала Деревам, я просто не так выразился. Мы все вышли из этой переделки живыми!

Кумбер медленно кивнул, и на его лице прорезалась такая же медленная улыбка.

— Да. Не всем так повезло. Погибли многие — Цирус Жонкиль и сотни других. Цирус умер, пытаясь спасти тебя.

— Мне жаль это слышать. Он хорошо относился ко мне — лучше, чем почти все остальные Цветы. Но каким образом он думал меня спасти?

— Он и другие Цветы, противники Чемерицы, все время следовали за вами, — сказала Кочерыжка. — Гоблины помогали им выслеживать вас, но в Полуночи это очень трудно. Я нашла их в лесу, когда пыталась вернуться к озеру, но знала, что вовремя им не поспеть. Поэтому я вернулась одна. А когда они все-таки добрались туда, то констебли, Наперстянка и отец Поппи... извини, Поппи...

— Не нужно извиняться, — сказала Поппи, но лицо ее по-прежнему выражало холод и надменность.

— В общем, они вступили в бой, хотя самого Чемерицы в живых уже не было. Наперстянка и несколько констеблей погибли, отца Поппи ранили, но Цирус и кое-кто из его солдат тоже пали. Антон Чемерица бросился в Колодезь, чтобы избежать плена, свинья этакая, — вздохнула Кочерыжка. — Но это хотя бы продлило его мучения — так говорят. А в самом Городе полегли тысячи народу, и пожары бушевали еще долго после того, как всех драконов перебили. Поэтому в последние недели праздновать никому не хотелось.