Александр Бушков - Колдунья Страница 19

— Ах, вон оно что… — произнес Сильвестр с легонькой ноткой иронии. — Ну да, конечно… Это не турок, милая барышня, это, надобно вам знать, татарин Ахметка, сынок казанского купца, что задержался сейчас в Калинках дать лошадям отдых. Малый молодой совсем, стеснительного нрава, вот и юркнул в лес, завидев столь блестящих барышень…

— Да что за глупости? — В голосе Татьяны прорезались властные отцовские нотки. — Турок, татарин… Не было с вами никого, я бы видела…

— Значит, не было, — сказал мельник с величайшим терпением. — Простите великодушно, барышни, у меня сейчас жернова вхолостую загрохочут, нужно идти… — он с достоинством повернулся и, уже отойдя на пару шагов, оглянулся на Ольгу: — Турок, говорите…

На сей раз это прозвучало абсолютно серьезно. Глядя вслед мельничному колдуну, Ольга ощутила некое подобие растерянности: только что завершившаяся сцена была ей непонятна. То ли турок, то ли татарин, причем Татьяна его не видела отчего-то, а вот она разглядела прекрасно и ручаться могла, что столкнулась не с видением, а с живым человеком. Ну, от этой мельницы и ее хозяина можно ожидать и не такого…

— Скачем? — спросила Татьяна. — Пора и к охоте присоединяться, нас, чего доброго, искать примутся.

— Езжай, — сказала Ольга. — Мне одной побыть хочется, вдали от всего… и от всех.

— Оля…

— Не утешай. Нет необходимости. Просто хочется побыть одной, вот и все…

Глава пятая

Чертик из табакерки

Абрек брел по узенькой лесной тропинке, временами наклоняя голову и лениво ухватывая пучок особенно сочной травы. Ольга давно бросила поводья, погрузившись не то чтобы в раздумья — о чем тут лишний раз думать?! — скорее уж в некую отрешенность. Не то чтобы печаль лежала на сердце — просто-напросто некий кусочек жизни оказался вдруг вырван и навсегда отброшен прочь, настолько неожиданно все переменилось, что привыкнуть было трудно, и это мучило. Если считать…

Абрек вдруг взвился на дыбы так, что она едва удержалась в седле и правая нога упустила стремя — а в следующий миг несколько рук грубо стащили ее с коня и бесцеремонно бросили наземь. Дыхание на миг перехватило. Она услышала удалявшийся топот копыт, судя по звукам, Абрек галопом уносился прочь.

Лежа на земле — вокруг маячили чьи-то ноги в простых мужицких шароварах и сапогах, — она схватилась за пояс, но пистолета там, конечно же, не оказалось, Ольга его сегодня с собой не брала, потому что собиралась исключительно на свидание, а не в рискованные странствия по чащобе…

— Ага! — громко сказал кто-то с видимым облегчением и расхохотался. — Нету пистоля, как бог свят! Сегодня не начудесит…

— Паскуда, — ответил второй голос с неподдельной злобой. — За ноги бы привязать к двум березам да деревца-то и отпустить со всем усердием…

— Цыц, шантрапа! — вмешался кто-то властным тоном командира. И продолжал с несомненной иронией: — Как ни учишь вас, сиволапых, галантерейному обхождению, а вы, все одно, как будто снова в хлеву коровам хвосты крутите… Это кто ж так поступает с благородной барышней? На земле лежать оставили, да еще пугаете всякими ужасами… С такими ножками делать можно что угодно, только не к березам их привязывать… Помогите барышне подняться, да не грубо, а с обхождением, черти б вас в лесу о гнилой пень приложили…

Сразу несколько рук вцепились в девушку и подняли на ноги в тщетных попытках изобразить требуемое «обхождение». Она затравленно озиралась. Вокруг толпилось человек семь, на вид — мужики мужиками, вот только за поясами у всех ножи и пистолеты, иногда дорогие, от лучших мастеров, а у двух в руках ружья, опять-таки не убогие мужицкие. Физиономии были самые что ни на есть продувные, мирным крестьянам не свойственные. Она уже начинала кое-что понимать, но верить не хотелось…

Перед ней, расставив ноги в начищенных сапогах, стоял обладатель ироничного голоса. На деревенского мужичка он походил мало: щеголял в поддевке из тонкого сукна, красная рубаха перехвачена широким поясом, на который, несомненно, пошла дорогая кружевная шаль, за пояс заткнуты кухенрейтеровский пистолет и широкий, прямой охотничий кинжал в ножнах, обтянутых синим бархатом с серебряными накладками. Через плечо у него вдобавок к имевшемуся арсеналу висела кавалерийская сабля образца, состоявшего и сейчас на вооружении (Ольга, выросшая в доме генерала, обладавшего большой библиотекой на всевозможные батальные темы, в оружии разбиралась неплохо).

Субъект этот, довольно молодой, был чернявым и горбоносым, как цыган, и в левом ухе у него болталась тяжелая золотая серьга с крупным изумрудом — определенно дамская. Казака изображал из себя, надо понимать…

Тот, что стоял справа, бесцеремонно протянул руку, качнул корявым указательным пальцем сережку в ухе Ольги и удовлетворенно осклабился:

— А камешек-то — брыльянт!

— Дура ты, братец, уж прости на худом слове, — сказал чернявый. — Настоящий брильянт — это сама барышня и есть. Вы нас, барышня, не извольте опасаться, казак красотку не обидит, а по крайности непременно сначала согласья спросит…

Остальные так и грохнули. Ольга бросила быстрый взгляд по сторонам, но так и не увидела возможностей для бегства — Абрека и след простыл, нападавшие плотно ее обступили, не вырваться. Тут и гадать не стоит, это, конечно же…

— Васька Бес? — спросила она, глядя в глаза чернявому.

Он ухмыльнулся, блеснув великолепными зубами, без нужды поправил саблю жестом, который наверняка считал картинным.

— Кому Бес, а кому и Василий Лукич… А вас, милая барышня, Ольгой Ивановной кличут?

— И что с того? — спросила Ольга, по-прежнему глядя ему в глаза и стараясь не выказывать испуга. — Извольте объяснить, отчего такое нахальство…

— Фу-ты, ну-ты! — расхохотался тот, что трогал сережку. — Княгиня, ага! Того гляди, на конюшню отошлет…

— Ну какое нахальство, Ольга Ивановна? — с невозмутимым и невинным видом пожал плечами Бес. — Это не нахальство, а, можно сказать, закон ремесла. По должности полагается. Коли уж мы разбойнички, как-то испокон веков и положено господ прохожих и проезжающих без церемоний брать за шкирку да избавлять от всего лишнего…

— Вынуждена вас разочаровать, — в тон ему ответила Ольга. — При мне ни денег, ни драгоценностей, разве что сережки… Можете снять, если уж так приспичило.

— Что снять, а что оставить, я уже сам разберусь, — заверил Бес, окинув девушку взглядом, который ей крайне не понравился. — Может, сначала развлечемся приятной беседой? — Он протянул руку, потеребил рукав Ольгиного кафтанчика. — Приметная одежка, и конь приметный… Это не вы ль вчера, милая барышня, и с пистолета ночью палили, да так ловко, что человека до смерти застрелили? Хороший был человек, можно сказать, моя правая рука, так что отсекли вы мне правую рученьку, в переносном смысле выражаясь… Нехорошо, ай, нехорошо, а еще барышня из приличного дома… Совесть не мучает?