Ольга Онойко - Пейзаж на заданную тему Страница 2

Минул остаток ночи. Аннаэр проспала три часа, этого должно было хватить на ближайший месяц. Если снова не придется тратить так много сил — физических и душевных — как в последнее время. Она была все еще слишком привязана к своему телу, хотя со временем положение должно было измениться. Если, конечно, обстоятельства не сложатся таким образом, что ей придется бросить институт.

Она вышла из дома и направилась к остановке.

Весна еще не вошла в силу, хотя снег стаял и трава пробивалась к солнцу. Было прохладно. Аннаэр забыла надеть пальто и выглядела довольно странно среди закутанных по горло людей. На нее оглядывались.

Холода она не чувствовала уже года два, с конца первого курса.

Какой-то алкаш обозвал ее шалавой. В другое время Аннаэр не обратила бы на это внимания, но вчерашняя неудача с моделью вырвала ее из привычной области запредельных, недоступных обычным людям мыслей, и теперь в ней плескалось шипящее болото раздражения. Вот Мезозойский Ящер не выносит алкашей. В своей чисто преподской изощренной злобности он сгенерировал вокруг института особое поле, мгновенно сообщающее забредшему в него несчастному редкостную трезвость мысли. До дома Аннаэр поле, разумеется, не доходило — а жаль. Она посмотрела на убогого пронзительным взглядом. Под изогнутыми девичьими ресницами сияла белая плазма. Наводящий ужас взор она скопировала у Ящера, но совершенно этого не стыдилась. Ящер был уникальным явлением окружающего мира, и способность его передразнивать говорила о немалой крутости попугайствующего.

Мезозойским Ящером его звали за полную бесчувственность, злодейское хитроумие и огромные размеры. Не физические, конечно — физически Ящер был тощ, как вешалка, огромным было его биополе, прохладное и светлое, как весна. Собственные его, Ящера, студенты чуяли руководителя километра за три, а уж в непосредственной близости от него проникались даже глупейшие из примитивов.

Алкаш тупо посмотрел на нее и харкнул на асфальт. Преодолевая брезгливость, Аннаэр выбила из его башки многолетний хмель, вычистила организм и в порыве садизма накрутила показатель интеллекта на несколько десятков единиц.

Одолев рвоту, бедняга прокашлялся и тут же начал страдать от несовершенства мира, по сравнению с чем все ведомые ему прежде муки похмелья были сущим блаженством. Но Аннаэр он уже не интересовал.

Подошел автобус.

За невысокой решеткой, ограждавшей территорию корпуса, виднелся обшарпанный пустующий двор. Здание молчало. Молчали деревья, асфальт и сама решетка. Серые слепые окна были одинаковы и пусты. «Чертов Дом», — вспомнила Аннаэр. Примитивы называли корпус Чертовым Домом.

Впечатление пустоты было обманчивым, по крайней мере в данный момент, хотя большую часть года корпус действительно пустовал. Лет тридцать назад, еще до рождения Аннаэр, это вменялось Ящеру в вину, и в здание пытались вселяться другие факультеты. Сначала моделисты скандалили, отбивая корпус обратно, потом такие попытки прекратились сами по себе… Примерно тогда же вокруг института появились поля трезвости.

Уборщиц Мезозойский Ящер тоже не любил. По справедливости эта должность должна была принадлежать самым тупым и несчастным из примитивов, которых мастер видеть рядом с собой не хотел. Брать же на нее людей с высшим образованием, волею судеб оказавшихся в отчаянных обстоятельствах, Ящер считал кощунством. Посему каждая аудитория в здании имела своего домового — или аудиторного, что вернее по сути, но трудно произносимо. Домовые должны были следить за чистотой, держать в порядке приборы и пугать примитивов, буде те случайно окажутся в пределах досягаемости, — с чем они вполне справлялись. Нормальные люди обходили Чертов Дом за три километра, поэтому рядом с ним было тихо и чисто. Этого и добивался Ящер.

Аннаэр немного постояла у ворот и вошла. Она поздоровалась с хозяйственной феей, бежавшей куда-то с охапкой новеньких швабр, и мимоходом погладила существо, жившее на прилегающей территории. Существо это было выдумкой Ящера и прецедентов в мировом фольклоре не имело. Призрак вахтера потребовал у нее пропуск, но Аннаэр его не заметила, и призрак скрылся в ящике с надписью ПК-34.

К началу зачета она опоздала. Ящер, одетый по-уличному, стоял у окна и выговаривал кому-то. Был он не в духе, и почему-то казалось, что Ящер надел очки, хотя никаких очков он отродясь не носил. Прозрачные, как стекло, ледяные глаза бросали на стены бледно-зеленые отсветы.

— Во мне нет ничего человеческого, — говорил он, слегка откинувшись назад и не глядя на свою жертву. Речь Ящера была лишена какого-либо выражения, но по тому, что именно он говорил, было ясно, что он глумится над несчастным, и более того — наслаждается этим. Судя по всему, предыдущей репликой того было что-то вроде: «Будьте человеком!»

— Я не агрессивен, не любопытен, не добр и не зол…

«Как же, как же…» — отчетливо подумал студент. Ящер услышал. Его рука над зачеткой замерла и экзаменуемый сглотнул.

— Закройте дверь, — сказал Лаунхоффер, почему-то обращаясь к нему, хотя в дверях стояла Аннаэр. — Сквозняк. Аня, здравствуй. Иди сюда. Готова? А вы идите. Три. С минусом. Перед цифрой.

Студент кашлянул и недоуменно воззрился на него.

— Идите, — повторил Ящер и щелкнул пальцами. Студент вздохнул и исчез.

Из лаборантской вышла огромная белая кошка, вспрыгнула на стол Ящера и с невыразимым презрением оглядела присутствующих. Зрачки у нее были круглые, человеческие, и смотреть на нее было жутко.

— Это не кошка, это Варька, — непонятно объяснил Ящер.

Варька хрипло мяукнула, широко раскрыв розовую пасть. Клыки у нее тоже были немаленькие.

«А где же ваш Котангенс?» — подумала Аннаэр.

— Помер Котангенс, — сказал Ящер. — Он и так при мне сорок лет прожил, кошки столько не живут. Замучился он. А Варька сколько хочешь проживет. Она такая же кошка, как вы — люди. Аня, ты без подготовки демонстрацию провести можешь? Так иди сюда. Прошу.

Аннаэр подошла к кафедре. Родинка на запястье исчезла. Модель вспыхнула в воздухе, похожая на связку светящихся воздушных шариков. Сквозь них, посмеиваясь, взирал со стены моложавый Толкиен. Аннаэр вдруг заметила, что люди на портретах следят взглядами за Ящером: сосредоточенные Вернадский и Обручев, недовольный Льюис, суровый Бах, печальный Андреев… Шарики медленно тускнели. Взгляд Ящера все еще блуждал по стенам, на миг задержавшись на портрете Циолковского, — лик ученого исчез, и в раме, как на экране, пошел какой-то старый советский фильм. Варька снова мяукнула. «Интересно, по какому принципу Ящер выбирал портреты?» — подумала Аннаэр.