Виталий Момотюк - Посмертие. Второй шанс Страница 21

Обе женщины очень отличались друг от друга: и внешне, и характером. Добровольную сиделку Владимира звали Эйла. Она была стройна, с хорошо развитой мускулатурой. Тёмные, почти чёрные волосы были подрезаны и собирались на затылке в тугой узел. Глаза под стать волосам — тёмно–карие. Кожа достаточно светлая — как у человека, хорошо отдохнувшего на теплых пляжах южных морей. Держалась девушка спокойно и уверенно. Однако Владимир быстро понял, что этот внешний образ старательно поддерживался и не совсем соответствовал истинному внутреннему миру. Скорее всего, Эйла подражала кому‑то из старших, прилежно копируя его образ.

В отличие от неё, хозяйка дома никого не копировала, и скрывать от других свои чувства нужным не считала. И Владимир опять ощутил укол страха, когда ему стала понятна причина этого: в рыжеволосой женщине ощущался оттенок безумия. Нет, не того мрачного помутнения мыслей, которое ввергает людей на путь жутких преступлений. Это была скорее отчаянная непосредственность, которая, впрочем, совершенно не отображалась на ясности мышления. Все чувства этой женщины незамедлительно отображались на её лице, фигуре и поведении. Она словно ребёнок была открыта окружающему миру. И у Владимира мелькнула мысль: а не обратная ли это сторона той необычайной проницательности, так испугавшей его поначалу. Она открыта миру, но мир открывается её во всей своей красе и всех проявлениях.

Звали её Моран. Цвет её кожи стремился к шоколадному оттенку, резко контрастируя с голубизной глаз и почти красными волнистыми волосами. Она, то заплетала их в толстую косу, или сразу в несколько, то позволяла струиться так, как им заблагорассудиться. Невысокая, стройная и очень пропорционально сложена. Но было в её фигуре что‑то непонятное и отличающее от той же Эйлы, к примеру. Оттенок какой‑то нечеловеческой изящности, который настораживал и заставлял по–иному взглянуть на всё. Вроде должно это было пойти только на пользу внешности, а в конечном итоге чувствуется скрытый изъян. Словно некий художник писал картину, согласно всем правилам, но вот только шедевра не получилось.

Моран могла пропасть на целый день, и вернуться уже в потёмках с охапками трав или мешочком корешков. Или наоборот почти не выходить из дома, всецело отдавшись изготовлению различных отваров, настоев или мазей. Некоторые из этих процессов сопровождались заунывным пением или странной мелодией, извлекаемой из шаманского бубна. А случалось, что хозяйка дома усаживалась на колени и часами не реагировала на окружающий мир. Медитировала или постигала очередную тайну окружающего мира? Ответа на этот вопрос пока Владимир не знал.

Эйла её побаивалась, хотя тщательно скрывала свой страх напускной уверенностью. Впрочем, и сам Владимир разделял чувства девушки, тем более что рыжеволосая женщина периодически давала основания для таких опасений. То она огонь в очаге разжигала голыми руками безо всякого кремня или трения палочек, то нужная ей вещь сама движется по воздуху прямо в открытую ладонь. Несколько раз Владимир замечал, что Моран будто прислушивается к чему‑то, хотя его собственный очень тонкий слух ощущал только обычные звуки леса за стенами дома. В конце концов, за все эти странности он окрестил её ведьмой, хотя так и не решился произнести этого слова вслух.

Столь беспомощное состояние продолжалось не так уж и долго. Владимир едва начал понимать значение отдельных слов нового языка, как рана вдруг начала стремительно заживать. Слабость прошла, и тело начало требовать движения. Он начал делать гимнастические упражнения, стараясь не тревожить больную сторону, но вскоре перестал обращать на это внимание. То ли его организм обладал повышенной способностью к регенерации тканей, то ли мази и отвары ведьмы обладали поразительными свойствами, но вскоре только грубый багровый шрам напоминал о ранении.

Если Эйла наблюдала за его упражнениями с интересом, то Моран лишь удостаивала их мимолётных полных иронии взглядов. И каждый раз Владимир чувствовал, как напрягается тайная часть его души. Но пока зверь не рвался наружу, а лишь скалил клыки.

Тело требовало пищи. Хотя Эйла регулярно приносила тушки различных птиц, они делились на троих едоков. А ему нужно было гораздо больше. И однажды вечером он решительно направился к выходу. Девушка встала, намереваясь последовать следом, но Владимир решительно остановил её.

— Нет! — произнес он слово на её языке.

— Греф?

Она часто произносила это слово, обращаясь к нему, и он уже понял — это его имя. Человек, чьё тело он сейчас занял, был не просто знаком ей. Он значил что‑то важное, но что именно, понять пока не хватало слов.

— Греф — идти, — ломая слова и помогая себе жестами, сказал ей Владимир, — Эйла — нет. Идти нет.

И он вышел из дома.

— Не стоит, — подтвердила слова Грефа ведьма, когда мужчина исчез в надвигающихся сумерках.

— Рана только затянулась, — упрямо возразила Эйла.

— Забудь того Грефа, которого знала раньше. Его больше нет. А этот лучше знает, что ему нужно. Отдохни. Завтра ты отправишься в селение.

— Хорошо. Я выйду с рассветом.

— Зачем идти одной через лес, когда можно плыть водой со спутниками?

— Ты знаешь будущее?

— Грядущее неведомо никому. Я знаю людей. В селении ждут моего совета. Им нужна помощь. Они пришлют воинов. Ложись спать. Он вернётся на рассвете.

— Почему ты уверена в этом?

— Звери возвращаются в логова с первыми лучами солнца. Разве охотники этого не знают? — вроде даже удивилась Моран.

Глаза ведьмы смеялись, и Эйла вдруг поняла, что та радуется возможности избавиться от гостей и побыть в одиночестве.

Подходившую к берегу лодку на этот раз встречала не хозяйка острова, а её гостья. Коргар этому даже обрадовался. С ним плыли двое юношей, недавно принятых в круг воинов, которых он считал не готовыми к общению с отшельницей. Да и сам Коргар встречался с Моран не так уж много раз и совсем не стремился к этому. Лучше уж сразится с врагом. Вот только враги в последнее время пошли такие, что помощи шаманов уже не хватало.

— Оставайтесь здесь, — велел он своим спутникам, и зашагал вслед за Эйлой.

Шли молча, что даже удивило Коргара, который не один раз брал охотницу в походы и хорошо знал её общительный характер. «Ведьма испортила девку или случилось что?» — подумал он, но решил вопросов не задавать. Будет нужно — сама расскажет.

Возле дома он удивился ещё больше. Ведьма и совсем уж здоровый мужчина, которого он отказывался признавать бежавшим из плена соплеменником, разделывали тушу оленя. И было заметно, что Моран учит своего помощника такому, казалось бы, знакомому каждому охотнику едва ли не с самого детства делу. Но учился тот быстро.