Андрей Ренсков - Дети Барса. Туман над башнями (СИ) Страница 21

— Странно, — задумчиво сказал Гвидо, теребя на пальце изящный перстенёк. — Я всё себе представлял иначе.

— А было именно так, друг. Она меня победила, и тогда случилось то, о чём предупреждал отец: я стал мягким. После этого ей оставалось лишь дёргать за ниточки, а я послушно плясал, как кукла. Видел таких умельцев на Портовой площади? За то, чтобы смотреть, как пляшут куклы, надо заплатить две медные меры. Но никто никогда не видел, чтобы кукла сама платила своему умельцу!

— Что ты имеешь в виду?

— Однажды она похвасталась, что Разза платит ей больше моего. И знаешь, что я сделал? Я пошёл к матери и сказал, чтобы она впредь платила Кеване вдвое. Мать обрадовалась: сын, наконец, стал интересоваться женским полом!

Гвидо попытался было погладить друга по волосам, но тот резким движением стряхнул его руку.

— Когда я стал капитан-комитом, то начал приводить её сюда, переодетую мальчиком. Ты помнишь, должно быть, что тогда в дальней комнате стояла кровать. Там нас и застал Андроник. До сих пор не могу понять: как он узнал.

— Если желаешь, мы можем прекратить, — тихо сказал Гвидо, глядя, как присосавшийся к горлышку Теодор брызжет алой влагой во все стороны: на рубашку, на руки, на стол.

— Ни к чему, — сказал наследник, отдышавшись. — Всё равно я мало что помню. Всё как в тумане… Вот эта скотина хватает меня за шею и сдёргивает с Кеваны. Вот я пытаюсь потянуться вслед, и Десмонд приставляет нож к МОЕМУ горлу! И пока я не верю своим глазам, Кевану вытаскивают из спальни. Тащат за волосы по полу, оставляя на полу выдранные клочки. Всего их шестеро, в полных доспехах и при оружии. Будто пришли меня убить. Меня — наследника. Меня — своего командира. Меня — что уделал каждого из них в яме.

— Боги, — с чувством произнёс Гвидо. — Ну почему именно этой ночью мне выпал жребий идти в патруль? Как я желал бы быть рядом!

— Тебе повезло. Иначе пропал бы ни за грош. С тобой бы церемониться никто не стал: ты же не сын Мануила Великого.

Теодор с силой сжал зубы и кулаки. Из памяти начали всплывать позабытые фантомы. Вот ощерилась прыщавая рожа Десмонда, мелькнуло лицо Каги, окаймлённое рыжей бородой. Его выпученные глаза застыли, шевелятся только губы. Орут все, кроме него. Он лишь бубнит себе под нос, еле слышно: на большее не хватает запала.

«Предатель!»

«Любитель накаррейских шлюх!»

«Да падёт на тебя кровь отцов и братьев!»

«Триста наших пало в той битве, а ты, щенок, гадишь на их память!»

И даже: «Смерть ему!»

А за их спинами, спрятавшись за стеной из разъярённого мяса и холодной равнодушной стали стоит брат, удерживая кинжал у горла Кеваны. Удивлённо поднял брови, скорчил недовольную гримасу. Но на самом деле он доволен. А ещё ему жутко интересно — чем же всё это кончится?

— И что ты им сказал? — спросил Гвидо. Он уставился в пол так пристально, будто ожидал, что на нём вот-вот проступит вытертая два года назад кровь. — Как убедил бросить оружие?

— Сказал, что мне насрать на память их отцов. Что я их командир и если они не опустят оружие, им отрежут пальцы. — Теодор сделал глубокий глоток. — Если бы я ошибся в интонации или мимике, они убили бы меня. Думаю, брат и рассчитывал на это. А когда понял, что я победил — перерезал ей горло.

— Прямо здесь? — Гвидо переступил с ноги на ногу, словно боялся испачкать сапоги.

— Прямо здесь, — подтвердил Теодор. — Уж не сомневайся: располосовал как на бойне. Как правильно убить человека в горло, он знал: надо воткнуть лезвие ниже кадыка, нащупать кончиком жилку и надавить на неё. Не надо резать размашисто — от этого бывает много крови, а смерть приходит не быстро. Это было не убийство, а представление. Я до сих пор слышу по ночам, как она хрипит. Вижу, как пытается удержать края пореза пальцами и глядит на меня!

— Прости, Тео… — Гвидо выглядел слегка напуганным. — Я не подумал, что произошедшее настолько ранило тебя. Не стоило будить старые воспоминания.

— Плевать, — махнул рукой Теодор. — Всё равно я вижу эту картину каждую ночь, снова и снова.

Как мгновенно оплывает и без того вытянутое лицо, как разжимаются дрожащие пальцы, как выскользнувший меч звенит по каменным полам. Как трясётся рыжая борода. Как в голове рождается короткая, ослепительная, будто всполох в ночи, мысль: так и быть, тебя, Кага, я не убью. Но можешь возвращаться в отцовский замок, крутить хвосты свиньям.

Как от удара лбом лопается переносица Десмонда, и вцепившиеся в кожу кузнечные клещи ослабевают, давая возможность развернуться. И увидеть торжествующую улыбку на лице, так похожем на своё.

А потом только темнота, которую озарили две яркие вспышки — на левом предплечье и под рёбрами. Как долго, должно быть, ты ждал этого момента, брат.

— Он метил в сердце, Гвидо. Я понял сразу. Как бить, он знал, но не знал, что я умею уходить от такого удара. Я бы и ушёл, если бы не поскользнулся на крови. За это его лишили всех надежд на должность Кормчего и отправили в Утику, подальше от меня. И правильно сделали. Я бы убил его.

— Такое трудно забыть, — тихо сказал Гвидо. — Но умение прощать — одно из важнейших для будущего повелителя. Всё же это твой брат, каким бы он ни был.

— Не переживай, — оскалился Теодор, упорно пытающийся вытрясти из пустого кувшина хотя бы каплю. — Наши отношения налаживаются. Отец заставил меня отослать ему письмо: здоров ли ты, братец, счастлив ли, не беспокоит ли твоё поганое сердце наша размолвка? Размолвка — вот так отец это и назвал.

— Итак, твоя скорбь о Кеване здесь не причём, — задумчиво произнёс Гвидо, сложив руки на груди. — Тогда я не понимаю: отчего ты так пьян и зол.

— Ещё бы ты понимал, — скрипнул зубами Теодор. — Андронику я могу отправить ещё хоть тысячу ласковых писем, это его не спасёт. Он умрёт, как я пообещал. Дело в моём отце и этом безумном южном походе. Чую нутром: всё это не более чем ловушка для меня. Вокруг просто смердит предательством. Так же, как и два года назад.

— Ты слишком взволнован, Тео…

— Будешь тут взволнован, когда в чреве этой малолетней шлюхи зреет тот, кто способен погубить тебя. Если мой отец и в самом деле решил избавиться от меня, клянусь Гаалом, его ожидает то же, что и Андроника. Гори он огнём, этот трон, дело не в нём. Просто… такое простить будет невозможно.

Последние слова были сказаны очень тихо. И кроме Гвидо, их не услышал никто, даже чуткие мышиные уши.

Основными добродетелями для королевского гонца являются терпение и невозмутимость в любых обстоятельствах. Ормик справедливо полагал себя хорошим гонцом и намеревался со временем стать лучшим. Иначе чего стоили те усилия, которые пришлось приложить, чтобы считаться хорошим?