Владимир Аренев - Под небом голубым Страница 23

— Ну ты намудрил, — покачал головой человек. — Ладно, и что было дальше?

— Дальше я пришел в город. Было утро и ворота — открыты, поэтому я вошел. Но там уже жили другие, и они прогнали меня. Они сказали: ты не похож на нас, может быть, ты даже лучше нас — значит, тебе не место среди нас. Так они сказали. И я пошел дальше. Не знаю, сколько времени продолжалось мое странствие. Везде там, где я шел, была пустыня, настолько безжизненная, вообще не приемлющая жизнь, что мое присутствие словно взрывало тамошнюю реальность. Наверное, только из-за того, что и сам я не совсем живой, не случилось ничего страшного, никакой катастрофы.

Пока странствовал, я видел многие города, самые разные. В некоторые мне даже удалось войти — (когда хотелось входить; знаете, иногда даже страшно было слышать звуки, доносящиеся из-за стен, а не то что…). Но всегда я оказывался чужим и лишним; в какой-то момент мне показалось, я понял, почему. Это были не мои города. Наверное, просто когда-то давно я вышел из своего города и потерял его. Теперь вот ищу… искал.

Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, когда я в последний первый раз осознал себя. Не могу сказать, потому что не уверен, как нужно считать время, по каким признакам. Вот если по городам, в которых я бывал, — тогда много. Или, скажем, по знаниям, которые я получал… ведь каждая встреча с Обитателями городов не проходила для меня бесследно, что-то оставалось, я учился… — здесь создание запнулось на долю секунды, а потом продолжало,

— учился всякому.

— Например, менять внешность? — наугад предположил человек.

— Не только менять, — согласился манекен. — Не только менять, но и вообще иметь внешность. У меня же ее сначала не было, никакой — помните, я говорил?

— Помню, помню…

— Ну вот, а теперь я могу при необходимости стать кем угодно. Конечно, только снаружи — внутри же я остаюсь самим собой. Тем более интересны мне вы, ведь у вас — я заметил — все наоборот.

— Поэтому ты следил за мной?

Снова запинка, короткая, как вспышка молнии.

— Нет, не только поэтому. Просто мне кажется, что этот город — мой город. Я должен был выяснить, кто в нем живет. И почему.

— Выяснил?

— Нет. Только запутался.

— Что ж тут такого сложного? — деланно удивился человек.

— Вы. Вы… вы не соответствуете всему остальному. И вместе с тем — без вас… Я хотел сказать, без вас картина не была бы полной. Понимаете?

«Как же мне мешает то, что у тебя не лицо, а маска. Впрочем, у тебя все тело — маска. И черта с два угадаешь, какая мысль, какое чувство скрывается внутри».

— Не понимаю. Объясни, если можешь.

— Кто-то же должен открывать Врата в городе, который ждет своих обитателей, — сказало создание.

— Значит, только для этого?.. А ты слышал что-нибудь о Строителях?

Создание задумалось (или сделало вид, что задумалось): сидевший по ту сторону дырявых глаз, видимо, умел немного управлять человеческим телом и придал лицу соответсвующее выражение.

— Слышал. Один раз слышал.

Существо замолчало. Переступило с ноги на ногу, растерянно дернуло рукой, оглянулось на стены — высокие, в полнеба, стены, отслаивающиеся, тающие в ночь пластами тьмы. Потом неуклюже опустилось на землю, скрестив по турецки ноги и положив руки на колени.

— Садитесь, — сказало существо. — Это долго рассказывать. Но мне кажется, вам нужно услышать; да и кроме того, вы ведь никуда не спешите, разве не так?

— Не спешу, — согласился человек, усаживаясь рядом. — Ночь в этом городе будет длиться ровно столько, сколько нужно, так что рассказывай.

И существо стало рассказывать под утробные едва слышные звуки Преображения, а стены, любопытные, словно водночасье состарившиеся дети, старались пододвинуться поближе, чтобы услышать, услышать, услы…

СУЩЕСТВО. РАССКАЗ.

2. — Слышал. Это было… я не помню, за сколько городов отсюда. Понимаете, дорога от одного города до другого… каждый раз своя. Иногда солнце на небе успевало не одиножды пройти (или с запада на восток, или — в отдельных случаях, туда-сюда, как будто за горизонтом, справа и слева, стояли два теннисиста и пинали оранжевый мячик, стоило только ему оказаться в пределах досягаемости ракетки); иногда же солнца вообще не существовало; порой не существовало даже неба. Вот вы, наверное, не представляете себе, как такое может быть (вернее, не быть) — а ведь не было, я не вру. Одним словом, время там дезертировало, словно его никогда и не имелось в наличии. Кто-нибудь другой — вы, например — ни за что не выжил бы в тех краях. Во-первых, температура. Никогда не поймешь, какая она. Иногда кажется — холодно, иногда — невыносимо жарко, и хорошо, если б имелись руки, чтобы утереть пот, — но ведь и их нету. У меня, по крайней мере, не было.

Во-вторых, освещенность. От солнца, как вы уже могли догадаться, там мало что зависело. Свет и тьма сменяли друг друга когда хотели, им не было никакого дела до законов природы (впрочем, сильно сомневаюсь, что в тех землях вообще существует такая штука, как законы природы). Иногда с каждым моим шагом (да, у меня не было ног, чтобы шагать, но со временем я стал называть так определенное расстояние, мною преодоленное), так вот, иногда с каждым шагом ночь сменяла день, иногда же, хоть проходил я большие участки земли, свет или тьма не замещались своей противоположностью. Мне, конечно, это мешало, но не более того. Ведь я не испытывал необходимости во сне, пище или отдыхе. А других живых существ там не встречалось. (Себя я, кстати, не считаю вполне живым. Я уже говорил, почему).

3. Так я шел от города к городу, и каждый следующий отличался от предыдущего, как и дороги, которые к ним вели. Как, впрочем, и обитатели городов. Внешность? Признаться, я не обращал внимания. Всякий раз я становился таким же, как и они — снаружи, разумеется. Знаете, так проще. Не скажу, что правильнее, но — проще.

Со временем я заметил определенные закономерности, которые неизменно проявлялись в обитателях каждого города: они, обитатели, были очень разные и в то же время — одинаковые. Их одинаковость заключалась в том, что все они жили в своих городах. Знаете, это великое счастье — жить в своем городе…

Правда, были и такие, которые прожив некоторое время в одном месте, менялись настолько, что уже не могли дальше там оставаться. Такие страшно мучались — их считали неправильными, они становились изгоями. В конце концов все они умирали.

Не понимаю, почему вы спрашиваете об этом. Куда им было деваться, скажите? Да нет, дело не в стенах! — что могут стены, когда построивший их захочет выйти? Нет-нет, я согласен, иногда — многое, но я говорю о том случае, когда построивший их на самом деле захочет выйти. … Вот видите; я тоже так считаю.