Рэй Карсон - Книга шипов и огня Страница 24

— О да. Из этих имен, — он проводит рукой над списком, — меньше половины совершили узнаваемый акт Служения. И большинство умерли молодыми. И в муках. Как Хицедар-лучник, который погиб от пронзившей его сердце стрелы.

Шансы не очень велики.

Острая боль возникает где-то внутри головы, боль беспокойства и невыплаканных слез, которые жгут глаза. Я зажимаю переносицу и говорю:

— Почему вы мне это говорите? Моя няня, она…

— Она твой страж. Леди Химена способна отдать за тебя жизнь.

— Она моя няня.

Конечно, она значит для меня гораздо больше, но сейчас я слишком устала и сердита.

— Стража выбирают в ближайшем монастыре, чтобы он присматривал за Носителем. В Оровалле, я уверен, в ее обязанности также входило следить за сохранением твоей неосведомленности на предмет неких пророческих материй. На самом деле, — он смотрит в темноту, — я бы предпочел, чтобы она ничего не узнала об этом разговоре. Оповестить и подготовить тебя в доступных мне пределах — мой долг как настоятеля монастыря Бризадульче, но в Оровалле на вещи могут смотреть иначе.

Однажды Химена уже вышла за рамки простой опеки.

— Она убила человека. Потому что он понял, что у меня есть Божественный камень. — Я внимательно смотрю на отца Никандро, но его лицо остается непроницаемым. Я добавляю: — Она его убила шпилькой.

Его лицо предательски дергается, что меня вполне удовлетворяет.

— Леди Химена — загадочная и удивительная женщина. — В его голосе слышны и уважение, и страх.

С его стороны было очень любезно встретиться со мной в столь поздний час и рассказать мне все, подвергая свою жизнь опасности. Я беру его за руку.

— Моя няня не узнает о нашей встрече.

Он пожимает мою ладонь в ответ, точно так же нуждаясь в уверенности, как и придавая ее. Несмотря на все эти ночные откровения, меня согревает тепло от знания, что у меня есть друг.

— Господь всегда делает мудрый выбор, дитя мое. Я помогу тебе по мере своих сил.

Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить этот вибрирующий в моей груди страх.

— Если он всегда делает мудрый выбор, то почему столькие Носители потерпели неудачу? Почему иногда он игнорирует мои молитвы?

— Я не знаю, Элиза. Мы многого не понимаем о Божественном камне и его Носителях. Он знает больше, чем мы можем вообразить.

Такими же были слова Аньяхи, перед тем как Бог позволил ей умереть. У меня достаточно самообладания, чтобы не закатывать перед ним глаза, но я не могу заставить себя промолвить подходящие банальности. Верил бы он, что я достойный Носитель, если бы знал, что в моих мыслях постоянно возникают сомнения?

Табурет скрипит, когда я поднимаюсь.

— Благодарю вас, отец. У меня еще остались вопросы, но я слишком устала и… и мне надо подумать обо всем этом.

Он встает и берет меня за плечо.

— Погоди, у меня есть кое-что для тебя.

Он исчезает в темноте, а я зеваю и потягиваюсь. Надеюсь, что это копия «Откровения» Гомера. Я бы проштудировала ее с великим удовольствием. Разумеется, Химена не должна знать, что у меня есть эта книга, и я уже придумываю места, где ее можно было бы спрятать.

Отец Никандро долго не возвращается. Я слышу шелест пергамента, поворот ключа, скрип. Он возвращается в наш островок света, держа в руках маленький кожаный мешочек со шнурками, которые свешиваются между его пальцев.

Это не «Откровение». Я стараюсь не выглядеть разочарованной.

— Что это?

Он распутывает завязки. Три маленькие блестящие штучки со стуком падают на стол. Это ограненные камни размером с мой большой палец, тусклые в сумраке, но сверкающие в неверном свете свечи. Темно-синие. Очень знакомо. Я беру один из них, он холодный и твердый.

— Божественные камни, — говорит отец Никандро.

Перевожу дыхание. Они так странно смотрятся, находясь вне тела. Такие безжизненные и тяжелые.

— Этому монастырю выпала честь опекать трех Носителей. После их смерти их Божественные камни были отделены от тел. Вот этому, — он указывает на один из лежащих на столе, — двенадцать веков.

Странное ощущение — держать свою историю на ладони. И когда Божественный камень в моем животе пульсирует теплым приветствием, это так непохоже на холодную штуку в моей руке, что я вдруг осознаю, что это вместе с тем и мое будущее. Моя смерть.

Я бросаю его к двум другим и вытираю руку о платье.

Никандро складывает их в мешочек и крепко затягивает завязки.

— Никто, кроме Носителя, не способен совладать с силой Божественного камня. Не знаю, остается ли какая-то сила в старых, но они могут тебе понадобиться. — Он пожимает плечами и отдает мне мешочек.

Но я пока не готова принять их от него.

— А если я умру? Прежде чем завершу Служение.

— Тогда я заберу их обратно. Вместе с твоим.

Откровенность отца Никандро убеждает меня взять мешочек. Меня пугает его прямота, но в то же время теперь я как будто могу ему доверять. Я засовываю мешочек в карман халата.

— Могу ли я еще чем-то помочь вам сегодня, ваше высочество?

У меня сразу же урчит в животе, и я вздрагиваю от стыда.

Он усмехается:

— Мы, священники, работаем сверхурочно, и наши кухни никогда не закрываются.

Снабженная двумя гранатовыми булочками — одна в кармане, другая в руке — я возвращаюсь в свои покои. Я грызу булочку, идя по тихим коридорам, освещенным факелами, голова гудит от новых знаний: «Откровение» Гомера, провалившиеся Носители, охрана под личиной няни.

Вражеские врата.

Я шла к священнику, чтобы найти преимущество, которое помогло бы мне сыграть в придворные игры Джойи Д'Арена и таким образом стать более важной для Алехандро. Но теперь наоборот, мой путь представляется мне более смутным, чем когда-либо.

Как свинью на убой.

Теперь было бы достаточно просто выжить.

Я поворачиваю за угол, ведущий к моим покоям, и еле успеваю остановиться, чтобы не просыпать крошки на грубое полотняное платье, возникающее передо мной.

— Элиза! — Химена заключает меня в объятия, и булочка все равно крошится прямо ей на платье. Она хватает меня за плечи и встряхивает. — Где ты была?

Ее голос полон гнева и страха.

— Я проголодалась, — отвечаю я, демонстрируя ей наполовину съеденную булочку.

— Ох, Элиза, солнышко. Я проснулась и подумала, что надо попробовать дошить твою юбку, вернулась в атриум за всем, и не услышала твоего дыхания и… — Она нервно вздыхает. — Надо было меня разбудить, я пошла бы с тобой.

Моя стража.

Я знаю, что ее стремление меня опекать — это ее долг, а ее страсть подогревается многовековым религиозным рвением, которое я только начинаю понимать. Но то, как она смотрит на меня, как сжимает мои руки с отчаянным облегчением — все это свидетельствует о чем-то большем.