Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах Страница 27

— Тебя Вирджиния, а где ключи?

— Какие ключи?

Я внимательно смотрю на ее лицо, но в нем нет чувства вины. Нет таинственности.

— Ключи, что упоминаются в пророчестве. В книге. Ключи к тому, чтобы избыть пророчество.

Тетя качает головой.

— Я же тебе говорила — твой отец был очень скрытен. Боюсь, что саму книгу я никогда и в глаза не видела.

— Но как же ты исполняла роль Хранительницы, не зная пророчества?

— Меня учила и наставляла моя тетя Абигайль, тоже Хранительница. — Она опускает глаза на руки, судорожно стиснутые на коленях, и лишь через несколько мгновений снова смотрит мне в лицо. — А теперь моя задача — научить Элис ее роли Хранительницы. Сказать правду, мне следовало уже давно начать ее учить. Но, должна признаться, я ничего такого не делала.

Я качаю головой.

— Почему?

— Хотелось бы мне сказать, что, мол, сама не знаю, но это была бы ложь. — Она вздыхает. — Я надеялась, что ошибаюсь, что Хранительница ты, а Врата — Элис, потому что я не могу себе представить, как учить Элис этой роли. И не могу себе представить, чтобы она стала ее выполнять.

— Но… если ты научишь ее… если ты объяснишь ей, как быть настоящей Хранительницей…

Тетя не дает мне закончить.

— Лия, ты должна понять одну вещь: даже среди нас, выполняющих предназначенную нам роль в пророчестве, встречаются разные степени силы. Способности Хранительницы заключаются, как в ее готовности исполнять свою роль, так и в ее внутреннем могуществе. Большинство из нас готово исполнять выпавшую нам роль — но не все. Опять же, иные рождаются с экстраординарными силами, а другие… другие с меньшими. Боюсь, должна причислить себя к последним. Твоя мать была гораздо сильнее. Собственно говоря, она была Заклинательницей, а у меня сил хватало разве что на то, чтобы просто странствовать по Равнине.

Я, кажется, начинаю понимать, хотя мне и не нравится то, куда ведет меня это знание.

— Так Хранительница вовсе не обязательно удерживает души?

— Роль Элис была бы весьма значительна, если бы она только захотела ее исполнять, — однако если у нее такого желания нет, ни о какой роли и речи быть не может. Хранительница лишь сторож… часовой, если хочешь. В обязанности Хранительницы входит следить за сестрой, кою зовут Вратами, пускать в ход все доступные ей силы, дабы не позволять душам вступать в наш мир и побуждать Врата сопротивляться отведенной ей роли. Но это не всегда помогает. Души все же проникают в наш мир — за все прошлые столетия их набралось сотни, а может, и тысячи. Никто не может сказать доподлинно, сколько их уже ждет пришествия Самуила, но мы делаем все, что в наших силах, дабы ограничить их численность. Если Судный день когда-нибудь придет, наше преимущество окажется в том, что войско Самуила будет как можно меньше. — Она пожимает плечами. — Больше мы сделать ничего не можем.

Сама не знаю, чего я ждала. Только не этого. Наверное, надеялась, что существует какой-то верный ответ… что тетя Вирджиния владеет какой-то информацией, которая позволит мне сразиться с душами и отыскать ключи.

Но все будет не так легко. Нет быстрого и простого способа положить конец пророчеству, что направляет мою жизнь все дальше и дальше во тьму.

В комнате у меня холодно, огонь почти догорел, осталось лишь слабое оранжевое мерцание. Я понятия не имею, сколько сейчас времени — уж верно достаточно, чтобы мне захотелось спать. Но я не могу перестать думать, не могу остановить колесики, они крутятся, перебирая то, что мне удалось узнать. Я отпускаю мысли свободно блуждать во тьме.

Я не Хранительница. Я Врата. Сталось так по воле судьбы или случая — но я должна принять этот факт, если хочу найти путь назад из его темных посулов.

Если я — Врата, то Элис — Хранительница.

Я встряхиваю головой в пустой комнате, ибо хотя я сейчас одна, мне хочется яростно протестовать, кричать во весь голос: «Не может быть!»

Однако я знаю, именно так все и есть.

И если я Врата, не следует ли мне бояться того, что я отыщу ключи, еще пуще того, что их отыщет Элис? Быть может, именно я-то и могу использовать их во зло, а не во благо?

Отгоняю подобные мысли прочь. Я знаю свои намерения и, хотя я и в самом деле испытываю странное влечение к странствиям по Равнине, ибо медальон нашел путь ко мне, не желаю никакого зла. И я знаю это так же точно, как дышу.

Ровно с такой же определенностью я знаю и то, что Элис не стремится к добру, к чему бы там ни призывало нас пророчество, какие бы роли нам ни присваивало.

Мысли мои звучат отчаянно даже для меня самой, словно я силюсь ободрить себя ложными истинами и пустыми обещаниями. Однако слишком много остается еще всего такого, чего я не понимаю. Но пророчество и так слишком длинное, слишком замысловатое, чтобы начинать возиться с этими загадками. Лучше продолжу пока с тем, что я уже понимаю.

После смерти матери отец начал проводить какие-то изыскания и составлять список детей. Привозить их сюда.

Одна из Англии, одна из Италии.

Соня и Луиза.

Доказательств у меня нет. Я никогда не спрашивала, при каких обстоятельствах Соня оказалась у миссис Милберн. Было как-то не до того. Но я готова держать пари: Соня англичанка.

Зачем отец привез их сюда? Зачем он привез их ко мне — ведь сейчас все именно так и выглядит: как будто он привез их специально для меня, хотя с какой целью, я даже представить не могу.

Наконец сон начинает заявлять о себе. Поворачиваюсь, чтобы потушить лампу, но замираю, не успев довести движение до конца. Я чувствую медальон, запертый в ящичке комода. Он пульсирует там, точно живое существо, посылающее беззвучные первозданные сигналы, обращенные ко мне одной. Какая-то часть меня верит, что этот медальон принадлежит мне, что его законное место — у меня на запястье. Однако другая, здравомыслящая часть считает чистейшей глупостью носить его, пока я не узнаю, какую роль он играет.

Меня саму потрясает, какое усилие воли требуется, чтобы оставить медальон в комоде. Я выключаю свет, но даже тогда решимость не трогать его почти уступает желанию — нет, потребности, острой необходимости взять его, ощутить, как он ласкает теплую кожу у меня на запястье. И вот настает странный момент, когда я просто-напросто не могу вспомнить, отчего же вообще не ношу его.

Потом из каких-то темных убежищ приходит ясность, и мне хватает сил отвернуться. Я поворачиваюсь спиной к комоду и твердо велю себе засыпать.

Сны мои неизменны. Я присутствую одновременно и в них, и над ними, наблюдая, как они разворачиваются. В какие-то моменты я осознаю ощущение полета, словно в одном из моих странствий. В другие я, даже в рассеянном и спящем состоянии, твердо знаю: это всего лишь сон.