Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах Страница 28

В этих снах вспыхивают и угасают беззвучные образы: могила матери, тьма, сочащаяся из земли близ ее надгробия. Утес, с которого она упала, отец — измученный, испуганный, как когда мы нашли его в Темной комнате. В моем сне за мной гонятся огромные крылатые демоны, но на сей раз воинство ведет кто-то еще более жуткий, чем все остальные. Сердце его бьется в такт с моим, вытесняя все разумные мысли и рассуждения. Он приближается под грохот тысяч копыт.

Громче, громче, громче.

А затем я падаю, падаю сквозь тьму и безграничную пустоту. Сперва я уверена, что именно злобное шипение той черной твари заставило меня внезапно подскочить и сесть на постели, быстро и тяжело дыша и чувствуя, как сердце яростно бьется в груди. Но, бросив быстрый взгляд в ноги постели, я обнаруживаю там Ари. Он шипит на меня не то от страха, не то от злости. Настороженно разглядывает меня, выгнув спину и ощерившись.

А потом происходит самое странное.

Он поворачивается, спрыгивает с кровати и целенаправленно шагает в угол, где и усаживается ко мне спиной, таращась на стену и словно отказываясь признать сам факт моего существования. Я не могу отвести глаз от его тени, зловещего пятна в углу комнаты — хотя предо мной всего-навсего кот, которого я люблю много лет.

В окнах нет света, и в первую минуту я думаю, что на дворе еще глухая ночь. Но потом слышу, что слуги уже принялись за свои дела, и вспоминаю, что скоро зима и темно, даже когда мы встаем.

Все это проносится через меня стремительным потоком, в считанные секунды — темнота, странное поведение Ари, звуки медленно просыпающегося дома. А в следующий миг я осознаю тяжесть на запястье. В комнате слишком темно, так что для пущей верности я ощупываю запястье второй рукой. Но даже и этого еще недостаточно для того, чтобы удостовериться окончательно, так что я судорожно ищу спичку и неуклюже зажигаю лампу возле кровати. И вот свет разгорается, озаряя медальон у меня на запястье.

13

Добрая половина утра у меня уходит на то, чтобы незаметно сбежать из дома, унося с собой медальон.

Пока мы завтракаем и читаем, Элис вроде бы следит за мной более бдительно, чем обычно, хотя я твержу себе, что она не может знать, что я намерена сделать. И все же я никуда не ухожу, пока она не удаляется к себе поработать над давно просроченным уроком французского для Вайклиффа.

Ветер такой холодный, что буквально вышибает дыхание из груди, но это не останавливает меня. Я твердо решилась сделать, что хочу. Не обращая внимания на физические тяготы, обхожу дом и направляюсь к реке со всей скоростью, как только получается в длинной, путающейся в ногах юбке. В руке болтается на шнурке вязаная сумочка. Холода я уже не чувствую. На самом-то деле я ничего не чувствую и не слышу. Переставляю ноги — одну за другой, а все кругом застыло и замерло, словно сам мир знает, что я задумала.

Выйдя на берег реки, я запускаю руку в сумочку и роюсь там в поисках медальона. Я почти всерьез ожидаю, что он пропал, исчез в беспричинном стремлении к безопасности, словно наделен собственной волей. Но это, в конце концов, всего-навсего вещь. Медальон лежит в сумочке, там, куда я его положила перед завтраком.

Все, чего я хочу — это избавиться от него.

Я поднимаю руку над головой, замахиваюсь и, лишь на миг замешкавшись, со всей силы швыряю проклятый амулет на середину реки. Там, куда он упал, над водой поднимается крохотное облачко пара. Я подхожу к самому краю берега — так близко, как только рискую подобраться, чтобы не свалиться самой.

Он там — вращаясь, мчится вниз по реке, подхваченный быстрым течением. Черная бархатная лента вьется, точно змея, вокруг золотого диска, а тот сверкает из-под воды, хотя в сумрачном небе не видно солнца.

Я остаюсь у реки еще ненадолго, чтобы собраться с мыслями. Мне неведомо, как именно медальон связан с пророчеством, но я точно чувствую — он имеет какое-то отношение к душам и их пути обратно в наш мир. А теперь он где-то в холодных, бурных водах реки. Опустится на дно и будет себе лежать меж камней и обломков скал. Я молюсь Господу, о котором вспоминаю не часто, чтобы никто и никогда больше не увидел проклятую штуковину.

Сажусь на кучу сухих листьев на берегу, привалившись спиной к валуну, где столько раз сиживала с Джеймсом. При мысли о нем внутри у меня все так и сжимается. Совершенно ясно: если он хоть немного верит в пророчество, то все равно лишь как в легенду. Даже человеку, наделенному самым пылким воображением, трудно было бы поверить в существование Врат, в роли которых я оказалась неожиданно для себя. Что уж тут говорить о таком здравомыслящем реалисте, как Джеймс!

Я пытаюсь предсказать его реакцию — если, конечно, предположить, что мне хватит духу открыть ему все. Напоминаю себе, что мы не просто возлюбленные — мы лучшие друзья. Несмотря на всю уверенность в его любви, меня гложет подспудное смятение. Тихий голосок, нашептывающий: «А что если он не захочет тебя? Что если не пожелает жениться на такой странной особе с такой странной ролью в такой странной истории? Он скажет, что любит тебя всей душой, а сам ни разу больше не посмотрит на тебя с прежней любовью и доверием».

Я качаю головой, силясь разубедить в этом хотя бы себя саму.

— Что это ты качаешь головой, хотя сидишь тут одна-одинешенька?

Голос Джеймса заставляет меня вздрогнуть. От испуга я подношу руку к груди, хватаюсь за складку плаща.

— Господи, а ты-то тут что делаешь? Сегодня же воскресенье!

Он появился с другой стороны валуна, прислоняясь к стволу дерева, так внезапно, точно я вызвала его сюда лишь силой мысли.

Джеймс наклоняет голову набок, на губах его играет дразнящая улыбка.

— А что, я уже не могу заехать просто так, для собственного удовольствия?

Я разрываюсь между радостью от встречи с ним и все возрастающим бременем стольких тайн.

— Ну… да. Да, конечно. Я просто не ожидала тебя.

Он обходит камень. Башмаки чуть поскрипывают на устланном пожухшей травой и листьями дерне.

— Отцу сейчас экипаж не нужен, а я не мог дождаться завтра, так хотелось повидаться. Надеялся, вдруг да найду тебя тут.

Джеймс протягивает руку, и я беру ее, позволяю ему поднять меня на ноги и прижать к себе. Когда он снова обретает дар речи, голос его звучит хрипло и низко:

— Ну, доброе утро.

Я смущаюсь под пристальным взглядом Джеймса, зорко обегающим мое лицо, — а ведь смотрел на меня так уже тысячи раз.

— Доброе утро.

Наклоняю голову, избегая его глаз, отодвигаюсь от его теплого тела.

— Как твой отец?

Глупо спрашивать. Уж конечно, с мистером Дугласом все хорошо, иначе Джеймс просто-напросто не приехал бы сюда ко мне. И все же этот вопрос дает мне возможность отойти на несколько шагов от него, так чтобы это не выглядело нарочито.