Вероника Иванова - Комендантский час Страница 3

— Как поживает моя скарабейка? Нарыла чего новенького?

Все-таки у Макса нюх. Сверхъестественный. Стоило только подумать о выгоде, он тут как тут.

— И тебе доброе утро.

Макс, то есть Максим Сергеевич, занимал в конторе должность, лаконично поименованную «консультант», но ходили слухи, что является он едва ли не одним из соучредителей или даже главным акционером.

Бодрый, молодцеватый, подтянутый, был он вроде отставником из органов, внешних или внутренних — история умалчивала. И очень любил повторять, к месту и просто так: «Прежде думай о Родине, а потом — о себе».

— Порадуешь чем али огорчишь? Как у нас сегодня с температурой по больнице?

Изобретателей Макс не любил. Хронически. Наверное, потому что не понимал. И копался в чудесах науки и техники с отвращением, но тщательно. Видимо, чувствуя: однажды телега с пряниками должна перевернуться и на его родной улице.

— Средняя. Как обычно. Хотя…

— Я тебя внимательно слушаю.

— Есть кое-что. Вроде очередная «аська», но автор обещает совсем другой уровень общения.

— Телепатически, что ли? — хмыкнул Макс.

— Да ну тебя, в самом деле… Нет, все понятное и привычное. Даже забавное. Программа создает в сети твое подобие. Модель, поведение которой полностью соответствует твоему.

— Жарит шашлыки по субботам, что ли?

— На звонки отвечает. На переписку. И вообще. Вот не хочется тебе с кем-то разговаривать, и не надо. Она поговорит.

— Что-то нового ничего не слышу. Было такое и есть.

— Автор утверждает, что собеседник не поймет, с кем имеет дело.

— Это как?

— Совсем не поймет. Будет думать, что ты лично ему отвечаешь.

— Брехня, — резюмировал Макс, плюхаясь на диван.

— Может, и брехня, но хочется верить, — мечтательно посмотрела в потолок Елена Васильевна. — К тому же тестовая часть у него большая и серьезная. Я мельком вопросы и ответы просмотрела: что-то в них есть.

— Вопросы?

— Да, все как положено.

— Личного характера?

— А какого еще? Ты же свою модель строишь, а не чью-то еще.

Глаза Макса сузились, как бывало всякий раз, когда на горизонте начинало маячить что-то среднее между государственной наградой и существенным пополнением депозитов в зарубежных банках.

— Значит, сбор информации? Так-так-так… Ну-ка, дай глянуть.

Вахта первая

«Зоя Аркадьевна Семенова. 1921–2013».

Простой полированный гранит, такой можно увидеть на любой из набережных. Серые крапинки, розовые, мутно-белые. Покажись сейчас из-за деревьев солнце, плита наверняка заблестела бы, но ясные дни по осени — нечастые гости в наших краях.

Никаких надписей. Никаких статуек, скамеечек и оградочек: только белый, как снег, песок, на котором не найти ни единого следа. И цветов у подножия нет. А соседние могилы сплошь завалены пышными венками. «Любимому», «Дорогому», «Заслуженному», «От скорбящих детей», «От безутешных родителей».

Ленты мокрые после вчерашнего дождя, позолота букв потускнела, стыдясь неискренности хоронивших и поминавших, но все равно это лучше, чем вот так, без малейшего намека на то, что упокоившаяся в земле женщина была и матерью, и бабушкой, и просто замечательной подругой. Человечнее.

Конечно, это его дело. Сына. Афанасия Аристарховича. Ладили они или нет, не мне судить. Но старушка была милейшая. Хрупкая, нежная, светлая. Даже светящаяся. Улыбчивая до невозможности. И по этой улыбке сразу становилось понятно, почему у Зои Аркадьевны было столько друзей. Жаль только, что пережила она их всех и на похоронах от лица всех почивших подруг присутствовал только внук последней. Я то есть.

Моя бабушка лежала не здесь. Но последние пристанища их обеих были странно похожи друг на друга: и там, и тут — один бездушный камень.

Место на кладбище мне было не по карману, так что пришлось согласиться на крематорий. Конечно, Зоя Аркадьевна не отказала бы в нижайшей просьбе — никогда никому не отказывала, такая уж была женщина — но и она сама год назад была уже слишком плоха, чтобы замечать мир вокруг себя. Старость не радость, как говорила бабушка. Правда, почему-то всегда добавляла: а молодость — еще хуже.

Но зато к этой могиле всегда можно было прийти. Постоять, помолчать и набраться сил перед возвращением туда, где о смерти думают исключительно в коммерческих интересах.

— К хозяину загляни. Звал.

Амбал по имени Серега всегда выдавливал из себя слова с таким трудом, как будто ему приходилось вспоминать алфавит, но к этому я привык довольно давно и довольно быстро. А вот то, что их сиятельство Афанасий Аристархович желают меня видеть, тревожило каждый раз точно так же, как в самый первый.

Ничего позитивного от разговора с непосредственным начальником ждать не приходилось. И хотя краснеть было не за что, оправдываться — вроде бы тоже, в груди снова нехорошо похолодело. Ладно хоть не кольнуло, а то бывали случаи, бывали. И далеко не всех после коротенькой беседы с господином Семеновым А. А. успевали откачать.

Хозяйский кабинет располагался в новом флигеле, недавно отстроенном, в окружении стекла и металла, и в принципе, однажды взглянув на местный интерьер, можно было не задаваться вопросом о могиле матери. Здесь все было точно таким же: жестким, холодным и стерильно-безжизненным, начиная от шелка обоев и заканчивая мрамором на полу. Правда, примерно посередине все-таки нашлось место и для условно живой души, но ощущения обитаемости она кабинету не прибавляла.

— А, Стасик!

Произносил он мое имя примерно так: «Стасы-ык». Цедя сквозь зубы. Утешало лишь то, что тон его голоса звучал одинаково почти всегда, даже при общении с собственной, единственной и любимой дочерью.

А вообще, Фаню, как его называла Зоя Аркадьевна, искренне боялись все. Особенно те, кто в конце прошлого века дали ему прозвище «Семь на восемь». О том, что именно оно означало, никто из приближенных не распространялся, но ходили слухи, что именно таких размеров в итоге оказалась яма, куда скинули всех неудачников, пробовавших перейти Фане дорогу. И лично я не собирался выяснять, сколько в этой истории вымысла.

— Как жизнь молодая?

— Вашими заботами, Афанасий Аристархович. Идет.

— Вижу, что идет.

Лицо его никогда и ничего не выражало. Правда, если бы в прозрачных стылых глазах вдруг появилось какое-нибудь чувство, ситуацию это к лучшему изменило бы вряд ли.

— Я тебя ждал. Час назад.

Отчаянно хочется сглотнуть. Только нечего: во рту пересохло напрочь.

— Сереженьку за тобой посылал.

А у Сереженьки, конечно, рта нет, телефона тоже, и номер мой он в свой блокнот с обложкой из крокодильей кожи никогда не записывал?