Виталий Каплан - Масть Страница 33

– Да уж дурак так дурак! По-доброму ты с ним… А что про собаку наплёл? Чтобы успокоить?

– Будто сами не видите, Андрей Галактионович? – удивился Костя. – Не так уж и наплёл я. Там и в самом деле кое-кто похожий на собаку. Ну, гляньте же через Сумрак! Да со второго слоя! Своих уже не узнаёте?

Вновь он пристыдил меня. И как я Круг Невнимания не приметил? Правда, Круг сильный, оберегающий не только от людских, но и от Иных глаз. И тела скрывает, и цветки душ, причём даже на первом слое трудно что-то разобрать – так, невнятная возня, сопение, скулёж.

На втором всё было видно. Вот, значит, как проводит свои ночи почтеннейший наш Пётр Иванович, в миру – следователь Экспедиции! И с кем! Ободранная псина какая-то подзаборная. Не оборотень, обычная собака! Стыд и позор. Мне, кстати, тоже – что сразу не разглядел.

– Пойдёмте отсюда, – шепнул мне на ухо Костя. – Проявим деликатность. Кстати, у Ваньки-то этого задатки Тёмного Иного… слабенькие очень, но посвятить можно. Только нужно ли? Знаете что, Андрей Галактионович? Давайте не будем про него докладывать? Ни графу, ни графине? Зачем и вам, и нам с дураком хлопоты?

Разумен Костя. Прямо не по годам!

Глава 15

Мальчишка возился на огороде, когда под вечер я пришёл со службы – как обычно, пешком. Соседи на улице уже давно шептались: и впрямь озорной барин. Не стыдится ноги трудить, руки пачкать. Видать, вольнодумец. Сообщить бы о нём в Экспедицию, да вот незадача: он и сам там служит, и, по слухам, у начальства на хорошем счету. Потому лучше не связываться.

Щенок по кличке Ураган (у парня определённо есть фантазия – где только подцепил сие французское слово?) шевельнулся в будке, вяло тявкнул – признал хозяина. Точнее, второго хозяина, рангом поменьше. Главным он, разумеется, считал Алёшку.

Я толкнул незапертую воротину поднялся на крыльцо. В сенях самостоятельно стянул сапоги – видели бы меня соседи, вот уж почесали бы языки! Потёр лоб – есть у меня такая привычка, когда волнуюсь.

Сейчас предстояло мне, пожалуй, самое трудное. Не потому, что потребуется много магической силы – вообще не нужна. Не потому, что займёт массу времени, как это было последний месяц, – нет, сейчас, видать, в полчаса уложусь. А вот настроиться на нужный лад – задачка посложнее всех предыдущих. Если он хоть что-то заподозрит – всё пойдёт вкривь и вкось. А он может – задатки Иного никуда ж не делись, просто скрыты дядюшкиным заклятьем от чужих глаз.

«Всё на самом деле очень просто, – пару часов назад наставлял меня дядюшка. – Нужно только разделить свои мысли на два потока. Первый – это что думает и чувствует поручик Полынский. Второй – что думает и чувствует Тёмный Иной Полынский. У тебя обычно это всё смешивается, а тут нужно в сознании своём перегородку поставить. По ту сторону одно, по сию – другое. Долго так у тебя не выйдет, но на один разговор хватит. Понимаю, с магией оно легче было бы, но лучше уж без неё. Магию он почуять может раньше срока».

Что ж, я натянул на себя шкуру поручика Полынского – из той, до-Иной жизни. Представил, как вёл бы себя, узнав такое. Посидел-посидел, вздохнул и пошёл за Алёшкой.

– Что, барин, утомились? – спросил он, поднимаясь на мой голос. Весь в земле – и не только руки и босые ноги, но и левая щека. Ведь твердил же ему: обувай сапоги, для того и куплены… нет, привык беречь обувку… – Погодите-ка, сейчас умыться принесу и щей разогрею. А вчерашнюю курицу подавать? Или Урагану скормим?

– Вот что, Алёшка, – сказал я ровным, без всяких чувств голосом. – Пойдём-ка в дом, поговорить надо.

Что-то он всё-таки почуял, потому что жёлтая тревога в его цветке заметно прибавила яркости. И пока мы шли с огорода, всё наливалась и наливалась светом.

– Стряслось что? – тихо спросил он, стоя передо мной навытяжку.

– Сядь, – кивком указал я на табурет. – Да, стряслось. Гадкое дело, брат… Не хотел бы я тебе говорить, да и никто бы на моём месте не хотел, а куда денешься… Даже не знаю, как и сказать-то. В общем, сестры твоей, Даши, больше нет. Вчера вечером померла она… то есть погибла.

Алёшка закаменел. Лицо его побледнело, скулы заострились, глаза растерянно мигнули – и после уже не отрывались от меня. Но выдержку его я оценил – в обморок он не хлопнулся и кричать не стал. Пока, во всяком случае. Такие страшные вести входят в душу медленно, не рассекая её клинком, а давя тяжёлым, неумолимым камнем. И в первые мгновения кажется, что ещё можно терпеть… хотя всё равно пронзает тебя пониманием: это случилось, и обратного хода нет. Мне, кстати, тяжелее было… он-то лишь слышит, а я своими глазами видел… да и младше я тогда был года на четыре. Как удержался от крика? Понимал же, что закричу – погибну и сам… только ведь именно того мне тогда и хотелось. Или не в тот миг, а чуть позже?

– Как… как это случилось? – произнёс он сипло. Потом размашисто перекрестился.

– Князь всему виною, паскуда… – Нахлынувшая память детства сейчас оказалась на руку: мой голос был в должной мере наполнен тоской и гневом. – Сейчас расскажу по порядку. В общем, сегодня с утра прибежал в нашу Контору некий Кузя, из дворовых князя Модеста. Сказал, что срочное у него донесение и что говорить будет только с графом Иваном Саввичем. Граф к нему тотчас же вышел, и беседовали они где-то с четверть часа, после чего Иван Саввич велел кликнуть меня, и затем Кузя мне то же самое пересказал. Если коротко, то с того дня, как привезли Дашу в Старый Лог, домогался её князь Модест. Сперва лаской – подарки дарил, брошки там всякие, колечки… а Даша ни в какую. Потом гневаться стал, грозить. Секли её чуть ли не каждый день… Он ведь, затейник, не захотел её силой брать. Мечталось ему, чтобы сама к нему в покои пришла, сама разделась… А только нашла коса на камень. Даша одно твердила: грех это великий, и за то, барин, и мне страшный ответ перед Богом держать пришлось бы, да и вам.

– Да, она такая… – бесцветным голосом подтвердил Алёшка. – Её когда зимой Терентий Львович лапать изволили, она его оттолкнула, да так, что тот столик зеркальный сшиб. За то барыня сперва Дашку высекла, а как узнала, по какой причине, поцеловала в лоб и двугривенный подарила. А уж Терентию Львовичу было тогда на орехи…

– А тут тебе не Терентий Львович, – заметил я. – Тут князь Модест, свирепый хищник. И на орехи ему ни от кого быть не может, поскольку жену свою, Антонину Николаевну, держит он в чёрном теле… а точнее сказать, давно уже она ему только на бумаге жена, а по сути – приживалка. Есть у них и дочка, ей лет пять, но князю она безразлична. Зато женился он снова, на некой особе мещанского происхождения, Лидии Карповне Гузкиной… без расторжения предыдущего брака, заметь.