Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол Страница 34

Он помолчал, перебирая её волосы. Потом сказал с до странности жалобными нотками:

— Мне всего двадцать зим.

— Как это может быть? Двадцать зим назад на земле совсем не было ветров?

— Конечно, были. Ветры были всегда, они плясали лихие пляски с запада на восток и с севера на юг, и обратно, гоняясь за зайцами и лисами. Но двадцать зим назад на землю пришёл новый ветер.

Керме почувствовала, что Шона улыбается.

— Так ты очень молодой ветер? И в какую сторону ты дуешь?

— С севера на запад и с запада на восток. Как и любой ветер. У меня нет цели, куда захочу, туда и поверну.

Шона помолчал.

— Ты моя жена и должна знать всё. Наверное, ты теряешься в догадках, почему я живу уединённо и почему на такой высоте.

Керме не терялась — на её взгляд, всё как раз было понятно — но послушно закивала.

— Я прихожу по зову шаманов, — церемонно сказал он. — Шаманов и камов, как называют их в горах. Выполняю различные их поручения. Слишком много тех, кто приходит к ним за какой-либо услугой, но слишком мало тех, кто может придти им на помощь и не чурается вымазаться по локоть в крови. Точнее, я никого ещё не встречал. Меня отправляют ловить двойников, когда те уже почти вытеснили человека из этого мира и заняли его место. Тело лежит в юрте шамана, но почти ничего не весит, и его можно поднять одной рукой. Только и знает, что еле заметно дышать, в то время, как его двойник, прозрачный, как туман, скитается по лесам или по степи и до смерти пугает лошадей, собак и чутких людей, которые могут его заметить.

Керме устроилась поудобнее на его коленях. Ей стало интересно.

— Они зовут тебя потому, что ты можешь проехать везде и на своём коне легко прыгаешь с горы на гору?

— Ну, не совсем везде. В глухую тайгу не могу забраться даже я. Слишком часто там стоят деревья. Они зовут меня, потому, что когда-то в этом самом шатре меня вырастил шаман. Я — сын шамана и женщины из небесных кочевий. Из тех, что уже умерла, но иногда спускается на землю, чтобы навестить многочисленных детей. Бывает, в середине осени вдруг вновь распускаются сечьи. Маленькие белые цветы. Выходишь утром из шатра, а вокруг всё благоухает. Значит, небесный человек где-то рядом, и, наверно, он сидел у изголовья твоей постели. Ещё один знак — если на тыльных сторонах твоих рук, а ещё на ключице вдруг оседают капельки росы, хотя спишь ты не снаружи, а в шатре. Если потухший огонь вдруг начинает шипеть и плеваться среди остывших углей — это тоже знак. Эти люди выходят изо рта идолов и так же уходят. Но если утром шаманы закрывают идолам рты, беднягам приходится возвращаться пешком.

Шона перевёл дыхание и продолжил, поглаживая Керме по голове.

— Родив меня, она поднялась по бороде Тенгри, и я в общем-то никогда её не видел. Отец в конце концов сошёл с ума. Сказал мне, что он-де живёт на туче. Как будто не замечал всю жизнь, где стоит его шатёр… И на нервной почве провалился вниз, чтобы умереть в полёте от разрыва сердца. А я, погоревав, отправился на заработки.

Керме сидела с открытым ртом. Она пыталась вплести рассказ в привычный мир, но этот камешек явно был больше и непривычной формы, чтобы лежать рядом с остальными.

— Вот и вся история, — подвёл итог Шона. — Никто не хочет связываться с камским прихвостнем. Они считают, что я приношу несчастье и за моим левым плечом всегда стоит смерть. Когда у тебя такая дурная слава, жить становится легче. Поэтому я не спустился вниз, чтобы носиться по степи, поднимая с земли колосья ковыля, и пировать в тёплом кругу, а остался там, где я есть.

Керме прильнула к груди, зарылась лицом. Ей показалось на миг, что плоть под руками на миг утратила плотность и в её объятиях гудит настоящий ураган, и что шатёр сейчас скомкает и унесёт в небо.

— Я хочу связаться с тобой, — прошептала она. — Ты мой Ветер. Навсегда и только мой.

Вместо ответа он положил ей на лопатки ладони, и вместе с прикосновением этих ладоней пришла дрёма. Было уже довольно поздно.

Глава 7. Наран

Степь бесконечна, и сколько на ней людей, не может сказать никто. Если долго трясти её копытами, обязательно вытрясешь аил с захудалым табуном, несколькими шатрами и старым шаманом с поблёскивающими белками без зрачков слепыми глазами. Получается, что монголов-кочевников тоже бесконечно много, ведь если скакать вечно, то вечно они будут попадаться тебе навстречу, идущие от Иртыша либо к Иртышу, или вдоль Иртыша по одному либо по второму берегу. Хотя, говорят, на севере такие места, что можно три дня скакать, не встретив никого, кроме туч саранчи.

Зато на четвёртый обязательно встретишь, и тебя обязательно спросят — в какой стороне Иртыш и долго ли до него переходов?

Тебя обязательно позовут в главный аил, выгонят женщин накрывать на стол и расчёсывать твои запутавшиеся в дороге волосы и прореживать усы. Соберутся все мужчины, терпеливо ожидая, пока ты смоешь свежим молоком степную пыль из своего горла, и после этого будут расспрашивать — где был, чего видел и в каких аилах твои родственники. Тут же твои родственники — по материнской ли по отцовской линии — найдутся и здесь. А если повезёт, ты найдёшь своего дедушку, ещё живого и бодрого, в то время, как отец страдает болезнью почек и сидит на коне как китайский иероглиф — дедушки, они всегда такие. Наран не видел ещё ни одного по-настоящему слабого и хилого деда, который не мог бы передвигаться самостоятельно или верхом; и, может быть, будущую жену.

Несколько раз странники видели вдалеке дым, но каждый раз объезжали его по широкой дуге. Вдалеке неизменно слышался лай собак.

— Мы ведём себя, как трусливые мыши, — сказал Урувай, пытаясь управится с лошадью. Лошади поворачивали головы в сторону дыма, они уже привыкли, что рядом всегда есть люди, и степь с её тусклым лунным светом и вечным нестройным ночным хором, хоть и пробуждала в груди какие-то инстинкты, была им совершенно чужда.

Наран хмурился.

— Нам нельзя нарушать договоренности. Мы живы только потому, что избегаем людей. Помни это.

Даже если перед тем, как увидеть на горизонте чужой аил, собирались становиться на ночлег, теперь скакали в полной темноте, пока чужой костёр скрывался за горизонтом. Урувай тихо хныкал, кулем болтаясь на спине своего коня, и говорил что-то вроде:

— Мы бы протянули до твоих гор, если бы просто следовали от аила к аилу. Ты же знаешь, нас бы везде накормили и дали бы с собой еды так много, сколько смогли бы унести.

Наран злился и по привычке уже высматривал в траве мышей.

Погода стояла облачная от горизонта до горизонта. С наступлением темноты приходилось закутываться в подбитые овечьим мехом плащи всё плотнее: изо рта и из носа уже вырывались облачка пара. Лошади брели понуро, предчувствуя зиму, морды их тянулись к траве, которая через два десятка дней скроется под снегом. Ветер зарывался в землю, словно большой крот, и дремал там, ворочаясь и заставляя крениться то в одну, то в другую сторону травы. Несколько раз, внезапно пробудившись, он доносил до путников странный протяжный и раскатистый грохот.