Александр Прозоров - Всадники ночи Страница 36

— Он меня поросенком называет, батюшка.

— Так ведь ласково.

— Не-ет, — опять хлюпнула она. — Он говорит, что я то-олстая.

— Пухленькая — значит красивая. Хорошего человека должно быть много.

— А он жи-ирной меня…

— Стоп! — вскинул руку Андрей. — Вопрос понял. Значит, так. Дождись времени, когда месяц покатится на убыль. Возьми ошейник от цепного пса, иди с ним в баню, опусти в кипяток и наговори: «Как ты, месяц, на убыль идешь, так и я на убыль пойду. Ты, Семаргл, собака крылатая летняя, рядом со мной зимуй, хлеб сторожи, в рот не пускай. Аминь». Кипяток разведешь обычной водой и хорошенько этим помойся. Только не перепутай ничего! На растущей луне тот же обряд к полноте приводит.

— Спасибо, батюшка. — Конопушка поймала его руку, поцеловала ладонь и кинулась бежать.

— Так, — кашлянул Андрей. — Ну на обед я вроде бы заработал.

Он добавил в кружку отвара, выбрал пару пирожков попухлее и принялся с удовольствием поглощать честно заработанную снедь. Когда кувшин опустел, Зверев встал на край Лютоборовой постели, затаил дыхание и плашмя рухнул на спину. Ощущение было такое, словно он погрузился в пух — только взметнулись и опустились на лицо листья.

— По закону Архимеда после сытного обеда полагается поспать…

— Ты здесь, мудрый Лютобор?

— Похоже, прием еще не окончился… — приподнял голову Зверев. — Тебе чего, милая?

— Ты мужа вернуть можешь, чародей? Ушел, негодяй, к Матрене на хутор, детей забыл, ко мне не заходит. Видать, заворожила его, проклятущая…

— Нужно взять одну из ношеных мужниных рубах, — зевнув, ответил князь. — Рубашку вывернуть наизнанку, повесить на вбитый в косяк гвоздь и на протяжении трех ночей, проходя мимо перед сном или по иным делам, ей наговаривать: «Твой дом, твой порог, твоя постель, твоя жена». По прошествии трех дней рубашку снять с гвоздя и сделать так, чтобы муж ее надел. Тогда вернется. Домой его потянет со страшной силой.

— Как же я так сделаю, Лютобор? Он же не заходит.

— А ты передай с кем-нибудь. Скажи, пусть забирает свое тряпье, тебе оно без надобности.

— Благодарствую, чародей. Попробую.

Эта гостья, похоже, приходила без подарков. Ну и ладно. Грех на брошенную бабу обижаться.

Опять на ступенях послышались шаги, и Андрей вздохнул:

— А тебе чего надобно, красавица?

— Да я это, отрок, домой возвернулся. Глянуть захотел, кто тут командует.

— Лютобор?! — Зверев встрепенулся, споро выбрался из ямы. — А я тут… Я…

— Вижу, чадо, — спустился по лестнице чародей. — Прими корзину со спины. — Избавившись от груза, древний волхв припал к горлышку кувшина, залпом выпил почти всю воду. — Ладно, молодец. Вижу, не забыл моих уроков. Стало быть, не зря я старался.

— А доходный у тебя бизнес, мудрый Лютобор, — пошутил Зверев. — Думаю, надо мне еще заклинаний поучить. Не прогонишь?

— Ладно врать-то, чадо. Нечто я не понимаю, отчего ты за четыре дня до полнолуния примчался? Опять в выдуманную страну свою попасть попытаешься.

— Она не выдуманная! Это наше будущее!

— Ай, — просто отмахнулся колдун. — Нечто я истины не знаю? Зеркало Велеса никогда не лжет.

— Не хочешь, не верь. — Андрей тоже не рвался затевать бесполезные споры. — Но ведь четыре дня у нас с тобой имеется? Так я здесь, мудрый волхв. Готов зубрить твои уроки.

Полнолуние пришлось на канун дня святого Прокопия,[6] месяца грозовика. Как он назывался по-церковному, Зверев сказать не мог — давно уже запутался. Главное — лето на дворе, тепло, небо ясное, все звездочки одна к одной сверкают. Луна же выросла до размеров солнца и светила если не так же ярко, то вполне достаточно, чтобы все в округе было видно до последней черточки от горизонта до горизонта.

— Нас ведь увидят, Лютобор, — присев на края алтарного камня, оглянулся на усадьбу Андрей. — Мы тут, на высоте, как на ладони.

— Желаешь отложить? — Волхв провел рукой над сложенным за камнем хворостом, и тот моментально вспыхнул.

— Вот черт! А этому фокусу ты меня не учил.

— Я тебя еще многому не учил… Так ты наконец передумал, чадо?

— Ждать целый месяц нового полнолуния? — Зверев бросил взгляд на усадьбу, где возле терема прохаживался ночной дозорный, на склоны холма, по которым, вспыхивая синими и зелеными огоньками, копошились какие-то луговые и лешие, поблескивали влажными волосами навки. — Ерунда. Узнать меня на таком расстоянии никто не сможет, а других гостей вокруг хватает. Вся округа знает, что Сешковская гора нечистью облюбована. Подумают, очередная нежить балует, и все. Так что давай, мудрый кудесник, отправляй меня домой. В гостях хорошо, а дома лучше.

— Упрям ты дюже, отрок, — вздохнул старый колдун. — Ну да дело твое. Я слова данного нарушать не стану. Ложись, начнем обряд.

— Только раздеваться я не стану! Помнишь, что ты мне обещал? Больше никаких перемещений души, только тело. Надоело, что меня постоянно убивают.

— Я все помню, чадо. Ложись. Попытаюсь вернуть тебя в будущее вместе с плотью.

Андрей бросил прощальный взгляд на ночное озеро в форме креста, на усадьбу, подсвеченную тремя факелами, поправил саблю, чтобы легла вдоль тела, и вытянулся на алтаре. В этот раз на нем была отороченная горностаем ферязь со скромной золотой вышивкой на груди, сиреневая атласная рубаха, шерстяные черные штаны и синие сафьяновые сапоги — так что холода от камня он почти не ощущал. Отросшие в трауре волосы часто падали на глаза, и Зверев прихватил их. простой кожаной тесемкой. Он сделал несколько глубоких вдохов, закрыл глаза и прошептал:

— Я готов.

Послышался треск, словно из костра разом вырвался сноп искр, что-то забормотал Лютобор, по телу прокатилась горячая волна, сквозь веки ударил яркий свет, потух — Андрей ощутил под собой пустоту, раскинул руки, но, не успев что-либо сделать, упал на жесткую шершавую поверхность. Не больно — наверное, сантиметров с десяти. Он чуть приоткрыл глаза, потом распахнул широко. Света здесь было всего ничего — примерно как от трехрожкового канделябра. Поразительно, но Зверев не мог понять, откуда этот свет истекает. Он словно рождался из воздуха, выхватывая из темноты сферу диаметром три-четыре метра. Или наоборот — поверхности вокруг человека светились, создавая впечатление освещенности?

Ровный коричневый однотонный пол без стыков и следов обработки, гладкие светло-серые стены, скошенный слева направо голубой потолок.

— Пластмасса, что ли? — выпрямившись, поскреб стену князь. — Если так, то на этот раз Лютобор угадал начало двадцать первого века довольно точно.