Виктор Емский - Индотитания Страница 37

ФЛАВИЙ. Да.

ПРОФЕССОР. Помнишь некоего Иакова из Хеврона?

ФЛАВИЙ. Не помню.

ПРОФЕССОР. Правда?

ФЛАВИЙ. Зачем ты спрашиваешь про него?

ПРОФЕССОР. Чтобы узнать, не притупилась ли твоя память.

ФЛАВИЙ. Не притупилась.

ПРОФЕССОР. Помочь тебе вспомнить Иакова?

ФЛАВИЙ. Не надо.

Мыслемолчание

ПРОФЕССОР. Молчишь? Молчи. Я знаю, ты меня слышишь. Тогда, в подземной пещере, к которой вывел ход из цистерны, тебя чуть не убили соратники за то, что ты хотел сдаться римлянам. Именно Иаков предложил всем умереть. Но люди всегда инстинктивно боялись смерти. Легче быть убитым кем-то, чем лишить жизни самого себя.

У Иакова в сумке оказалось сорок палочек (по количеству находившихся в пещере человек). Он рассказал, что нужно просто по-очереди засовывать руки в сумку и брать по одной палочке. Все они являлись одинаковыми. Но тридцать восемь из них были окрашены в белый цвет. И только две отличались. Одна — зеленая, вторая — красная. Тот, кто доставал зеленую, должен был заколоть мечом обладателя красной. После каждой жеребьевки количество белых палочек приводилось в соответствие с количеством остававшихся людей. Все согласились с предложением Иакова, и началась череда добровольных убийств.

После каждого круга соратников оставалось все меньше и меньше. И только вы с Иаковом все время вытягивали белые палочки. Не помнишь, почему? Да потому, что две роковые палочки были немного толще белых. И хотя глазу это было незаметно, пальцы легко чувствовали, особенно, если взять в горсть несколько штук. Но, кроме этого, красная палочка на одном из концов имела небольшую заусеницу. И откуда об этом узнал ты? Конечно, от Иакова, который нашел возможность шепнуть тебе нужные слова так, чтобы этого не заметили другие.

Последнего из несчастных, не знавшего секрет жульнических палочек, заколол мечом Иаков. А потом остались только вы вдвоем. Ну, что было дальше? Говори!

ФЛАВИЙ. Дальше мы не стали тянуть жребий. Иаков сказал, что он совсем непрочь сдаться римлянам, что мы с ним и сделали… Но откуда ты знаешь об этом? Ведь свидетелей не было! Они же все мертвы!

ПРОФЕССОР. Конечно. Даже Иаков. Ты же попросил Веспасиана отправить его к праотцам, заявив, что он — фанатик-сикарий, сдавшийся специально для того, чтобы усыпить бдительность военачальника, а затем убить его при первом же удобном случае. Иакова просто задушили, и последнего свидетеля не стало.

ФЛАВИЙ. Я об этом никогда и никому не рассказывал.

ПРОФЕССОР. И какой напрашивается вывод?

ФЛАВИЙ. Только один. Ты — и есть Иаков.

ПРОФЕССОР. Правильно.

ФЛАВИЙ. Прости меня!

ПРОФЕССОР. Не стоит извинений. Я не обидчивый. Тем более, что смерть для меня уже давно стала разлюбезной подругой.

ФЛАВИЙ. Но, если разобраться в этом вопросе глубже, то получается, что именно из-за тебя меня прокляли во всех синагогах! Из-за тебя на мне лежит вина предательства!

ПРОФЕССОР. Не вопи! Нет, это не из-за меня. Все, что случилось — следствие твоей трусости.

ФЛАВИЙ. Да, может, я и трус… Но если б я участвовал в справедливой жеребьевке, то моя очередь умереть наступила бы неизбежно.

ПРОФЕССОР. А кто тебе мешал раскрыть мои козни и организовать жеребьевку честно? А? Кто?

ФЛАВИЙ. Ты прав. Но мне так хотелось жить! Я был молод! А ты — искуситель.

ПРОФЕССОР. Искуситель не нужен тому, кто и так искушен.

ФЛАВИЙ. Возможно… Но зачем ты завел этот разговор? Мало того, что я, благодаря тебе, обрел нынешнее положение, ты еще и мучаешь меня. Ведь ты знал, что так будет? Ты заранее подготовил палочки! Что тебе нужно от меня сейчас?

ПРОФЕССОР. Ты понадобился в людском мире. Для тебя есть роль, подобная прошлой. Скоро ты станешь человеком. Мы встретимся, и я направлю тебя в нужное русло…

ФЛАВИЙ. Нет! Я не хочу! Я не буду!

ПРОФЕССОР. Клеймо, выжженное на лбу, не вытравишь ничем. Кожа на черепе тонка… Но оно имеет срок действия, который равен сроку человеческой жизни. Клеймо, впаянное в душу — вечно!

ФЛАВИЙ. Оставь меня! Я не хочу!

КОНТУШЁВСКИЙ. Тирьям-пам-пам. Что за визги? Хотите спеть? Я к вашим услугам.

ФЛАВИЙ. Пошел ты на силос! Профессор! Эй, Профессор! Профессор!!!

КОНТУШЁВСКИЙ. Хм, силос из колючего кактуса? Интересная штука! Это — по-нашему, по-садистски…

КАЛИГУЛА. А что такое силос?

Мыслемолчание

Глава третья

КАЛИГУЛА. Тощая какая-то задница… Верните мне прежнюю, толстую!

ЖОРА. Плохо, когда день начинается с Калигулы.

ЛЕНЬКА. И никуда от него не денешься… Хотя — по сравнению с гражданами древнего Рима — мы находимся в более выгодном положении. У них дни начинались с Калигулы около четырех лет подряд.

ЖОРА. Неудивительно, что его не хотел убить только конь. И то — неизвестно. Умел бы конь разговаривать…

ЛЕНЬКА. О, машина. Остановилась. Да это же сокосос! Смотри, свеженький, как огурчик.

ЖОРА. Я же говорил, что его отпустят. Наверное, поделился украденным.

ЛЕНЬКА. Что это он на меня так смотрит? Эй, придурок! Не сезон!

ЖОРА. Успокойся. Он уже направился к дому. Контушёвский!

КОНТУШЁВСКИЙ. Чего надо?

ЖОРА. Протрезвел?

КОНТУШЁВСКИЙ. Не совсем. А вам завидно?

ЖОРА. Как жизнь?

КОНТУШЁВСКИЙ. Гораздо приятней, чем в дубе. Наливают регулярно, и есть с кем побеседовать. Между прочим, Михайлыч — достойный человек. Депутатом работает.

ЛЕНЬКА. Только алкаш, как и ты.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну и что? У него сейчас каникулы. Отдыхает, как хочет. Вон, даже завтракать не пришел. Хорошо мы с ним вчера посидели…

ЖОРА. У тебя от таких доз алкоголя иголки не отвалятся?

КОНТУШЁВСКИЙ. Не отвалятся. Я к алкоголю привычный. Когда был в утробе — чем меня только не пичкали. Знаете, что такое румынский коловорот?

ЛЕНЬКА. Нет.

КРНТУШЁВСКИЙ. Это когда смешивают виноградный самогон с пивом, добавляют туда шампанского, потом немного водки, вермута, и все посыпают перцем. Вот это пойло! Если б у меня в утробном двухмесячном возрасте были глаза, то они бы расширились так, что у этой шлюхи живот разорвало бы на мальтийский крест.

ЖОРА. Так кто твой отец?

КОНТУШЁВСКИЙ. Что вы все ко мне прицепились? Может, вам еще паспорт родителя показать?

ЖОРА. Все понятно. Добро пожаловать в категорию ублюдков.

КОНТУШЁВСКИЙ. Сами вы ублюдки! Мой отец — пан Контушёвский. И я — пан Контушёвский соответственно. А вы — низкопробное быдло.