Галина Гончарова - Сестра (СИ) Страница 38

Ан нет, интерес царевича все больше разгорался. Ему интересно было его маленькое хозяйство, где можно было строить не в учебной комнате, а на приволье, где все было настоящим и серьезным. Так ребенка привлекает на яркий детский доспех, а взрослая сабля, уже попробовавшая крови — и оттянуть Алексея от его занятий за уши нельзя было. Оставалось только мириться до поры до времени. Если б хоть Алексей Михайлович не одобрял, но его‑то увлечение сына как раз порадовало, и о воинских упражнениях он читал с умиленной улыбкой.

Сейчас же царевич ездил в деревню — договориться и кое — чего прикупить. Софья настояла. Точнее с хитрой улыбкой подкинула идею, что ежели не знать, что сколько стоит — воровать обязательно будут, и вот это еще нужно, и то, и другое — что ж, все на казначея скидывать? Сам съездил бы, развеялся, Ванечку с собой возьми, на людей посмотри, себя покажи… а там, глядишь, и понравится?

И ведь понравилось.

Сейчас Алексей возвращался обратно — договаривался со старшим на селе, чтобы купить холстины и из нее сразу в деревне рубах с портами пошить. Да, на царевичево это дело, но Софья планировала постепенно подключить на этот пост Ваньку Морозова. Если воровать не будет, то лучше никого и не найти. А пока пусть посмотрит, что да как…

И застал у ворот такие радости жизни.

Механизм включился сразу.

Его людей бьют!

Алексей отлично осознавал происходящее, и сильно удивлялся себе. Раньше ему и в голову бы не пришло повысить голос на боярина, но сейчас он не раздумывая, дернул Фрола за рукав, а тот уже рявкнул во всю мощь легких.

Его людям угрожают!

Рука сама потянулась к плети. Именно в этот момент и начал в мальчишке просыпаться царевич. Раньше‑то повода не было, он и так знал, что все по его будет, и гнев его был скорее детским, повалиться на пол — и кричать, пока игрушку не дадут. Он ведь ни за кого не отвечал, от него никто не зависел, а сейчас…

Кто смеет распоряжаться на моей земле!?

Боярин чуть осадил назад. Одно дело — с казаками лаяться, другое — с царевичем. Но дурная кровь требовала выхода.

— государь царевич…

— Я хочу знать, что здесь происходит, — процедил Алексей тоном, которого никак нельзя было ждать от семилетнего мальчишки. Но…

Исподволь, изо дня в день, рядом с ним была Софья. Рассказывала сказки, играла, учила… и в нужный момент заложенное вышло наружу. Как рефлекс, сработавший быстрее разума.

Боярин натолкнулся, как на саблю, на взгляд холодных синих глаз, за царевичем поигрывали плетками казаки, а они одним ударом могли покалечить… и тоже выглядели недружелюбными. Растерянным и испуганным был только Ванечка, но от него‑то ничего и не зависело.

Алексей ждал, насмешливо разглядывая боярина. Не суетясь, не повторяя вопрос — он в своем праве. Это — его холоп.

И Григорий Иванович сдался. Одно дело — собачиться с казаками, другое — с царевичем. Тут и царь не заступится.

— Государь царевич, меня батюшка твой послал…

— Моим людям угрожать?

Голос мальчика был спокоен, интонация почти ровной. Ни ярости, ни злости. Только легкий интерес — и это было похуже крика. Но Григорий Иванович пока не осознавал всей опасности. А меж тем, Алексей действительно разозлился. Кровь…

— Не угрожал я, государь царевич. Холопы твои пропускать меня отказывались…

— а почему они должны были мой приказ нарушать? Это моя воля — никого на территорию школы не пропускать. Ты, боярин, решил ее оспорить?

Вот тут Ртищев и рухнул в ловушку со всего размаха.

— Не спорил я, государь царевич…

— Иван?

Алексей (опять‑таки с подачи сестры) старался запомнить всех своих людей по именам. Сначала — по подсказке, потом уже осознанно, понимая, что это дает блестящие результаты. Понимая, что они известны самому царевичу, люди поневоле начинали вести себя иначе. Одно дело, когда ты один из многих, серая масса. И другое, когда тебя выделяют и знают.

— Обещал, государь, что на конюшне запорет, — сообщил стражник.

Алексей вскинул бровь с таким выражением, что Софья бы в ладоши захлопала.

— Вот как? Моего человека? Не много ли ты на себя берешь, боярин?

Ртищев явственно побледнел, понимая, что дело принимает нехороший оборот — и принялся заметать хвостом.

— Государь царевич, да я ж не со зла! Пошутил я так…

— а люди твои тоже пошутили бы? Почто приехал, боярин?

Григорий Иванович замешкался на миг, но царевич смотрел холодно и зло, убедить его не представлялось возможным — и боярин выбрал меньшее из зол.

— Повелел мне царь — батюшка проводить к тебе в гости государыню царевну Татьяну.

Алексей перевел взгляд на возок, на телеги со всякими разностями… ностальгически вспомнил, как они с Анной и Софьей ездят в Москву — минимум необходимого чтобы в пути не задерживаться и кивнул.

— Царевна здесь и останется. А ты можешь ехать обратно. Я же еще отпишу батюшке о твоем самоуправстве.

— нет моей вины в наказании за дерзость, — Григорий Иванович держался молодцом. Будь Алексей чуть постарше, мог бы и дрогнуть боярин, но пока… возраст. Однако мальчишка справился на 'отлично', Софья могла бы им гордиться. Недаром она цитировала ребенку уголовный кодекс на тему: 'намерение, если оно не осуществилось по независящим от преступника обстоятельствам — это почти что действие и снисхождения быть не может'. Это у Алексея и всплыло.

— Есть твоя вина в самодурстве и упрямстве, боярин. Не своей волей тебе Иван дорогу закрывал, а ты прислушаться не захотел. Вот из‑за таких как ты и гибнут люди православные. Грех на тебе и большой грех. Если б не случилось рядом меня, попытался бы ты силой свое намерение осуществить, а люди мои тому воспротивились бы и кровь бы полилась. И это в тяжкое время, когда мы с ляхами воюем… Не хочу я тебя видеть в своем доме, пока не поймешь ты, что пред богом все равны и нет ни казака, ни боярина. Фрол, распорядись тут, чтобы царевна со свитой проехали, а остальные пусть в Москву воротятся. Да проследить направь, чтобы в Дьяково не остановились на ночь. А то больно боярин на руку скор, в его‑то года, нет бы на разум… Поехали, Ванюша.

Мальчишки проехали мимо казаков, тут же наново скрестивших бердыши, Фрол повернулся к боярину, и как бы ни хотелось Григорию Ивановичу плюнуть на землю и гордо уехать, пришлось ему отделять свою свиту от царевниной, сгружать вещи с повозок…

К вечеру, когда все закончилось, он вообще был в самом мрачном настроении. Как‑то так получалось, что выходил он кругом неправ. Казак ему ведь слова дурного не сказал, а он лаяться начал. Нет, боярина понять можно, он с дороги, он уставший, он царский ближник, не привыкший к препонам, но…