Мария Сакович - Ночь гнева Страница 4

Я проснулась вместе с первой звездой. Встала, втянула ноздрями посвежевший воздух, повернулась к алеющей полосе заката. Утро после Ночи Гнева обещало быть дождливым. На востоке робко загорелась крошечная, едва заметная на бледном летнем небе звездочка, и я поняла, что пора размяться. Разбежалась, кубарем покатилась по траве в сторону дороги и на колею выскочила уже волком. Огромными прыжками ускакала в поля, где всласть накаталась по вечерней росе, переплыла мелкую речушку туда и обратно, поймала зазевавшегося зайца и разорвала его на клочки — есть не хотелось. Вытерев окровавленную морду о сырую траву, подняла голову к молодой луне и вдохновенно завыла. Ночь Гнева вступила в свои права, в теле бурлила кровь, я готова была убивать и мстить.

Взяв в зубы котомку, я трусцой направилась к городским стенам. Преодоление их не составило труда — легкой ночной тенью я перемахнула через колья и бесшумно приземлилась на все четыре лапы уже в городе. Стелясь в лунном свете и кошмарным сном мелькая в ночи, я устремилась к терему. Собаки, задохнувшись от ужаса, попрятались кто куда, даже облаявшая меня вечером дворняга куда-то сгинула.

Подбежав к терему, я припала к земле и стала наблюдать. Стража действительно была грозной — каждого из дружинников я знала и помнила. Вакула, статный красавец с окладистой пшеничной бородой, каждый кулак которого больше моей головы. Вольга, стройный и брыцковатый, говорят, из половцев, гибкий, словно ивовый прут, и крепкий, как подкова, гроза девушек и вдов. Тетеря, прозванный так за привычку разглядывать что-то новое, слегка приоткрыв рот. И самый страшный для меня враг — огромный красавец волкодав, уже насторожившийся и привставший на мощных лапах. Я подумала и отползла за угол, там перекинулась в человека.

— Доброй ночи, молодцы! — шагнула я из-за угла, заплетая быстрыми пальцами перекинутую через плечо косу. Парни повскакали со ступеней княжьего крыльца, волкодав бесшумно подбежал ко мне, я сморщила нос от ударившего в лицо собачьего духа. Стражники щурились, пытаясь разглядеть меня в темноте, и я облегчила им задачу, ступив в полосу лунного света, волкодав отпрянул и заворчал, глаза его вспыхнули страхом.

— Княгиня! — изумленно выдохнул Вольга и шагнул мне навстречу, протянув и тут же отдернув руку, словно боясь дотронуться до мертвой плоти. — Но тебя же волки загрызли… — прошептал он, растерянно глядя на меня и покачивая головой.

— Нет, Вольга, не загрызли, — ласково сказала я и подошла к нему вплотную. Он стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться — мысленно произнесенное мной заклинание столбняка лишило и его, и двух его товарищей возможности двигаться, мертвенным холодом сковало члены, словно путами связало непослушные тела. Только волкодав, скуля, незаметно отползал за стену терема, и я не стала ему мешать. — Нет, Вольга, — я обеими руками погладила его по щекам, пальцами провела по закрывающимся векам, чтобы запечатать их сонным заклятьем до рассвета, — я не умерла, как сказал вам князь, да и не я это вовсе, это все сон, наваждение, я тебе снюсь, Вольга… И тебе, Тетеря, и тебе, Вакула… это сон, просто сон… сладкий сон…

Все три стражника опустились на землю, кто где стоял. Волкодав исчез, путь был свободен. Крутнувшись на месте, я встала на лапы, подхватила сумку и, осторожно поднявшись по крутым ступеням крыльца, скользнула в приоткрытую дверь. В сенях было темно, для человека — глаз выколи, для волка — сумеречно. Бесшумно пересекла сени и лизнула дверное кольцо. Чуть скрипнув, дверь послушно приоткрылась, совсем чуть-чуть, кошка бы не втиснулась, но мне хватило места. Путь до княжьих покоев я и человеком прошла бы с закрытыми глазами, а уж волком ничего не стоило. Натыкаясь на стражу, я отводила дружинникам глаза то мороком, то ночным шорохом, то дремотой, и беспрепятственно шла к цели. Наконец я остановилась перед заветной дубовой дверью, окованной железом и чуть приоткрытой. В щелочку просочилась полоска тусклого света — князь, как всегда, спал при лучине… Затаив дыхание, я втиснулась в щелочку и туманом вползла в спальню.

На когда-то нашем ложе, до пояса укрывшись одеялом из рысьих шкур и разметав по подушке раньше смоляные, а сейчас с проседью кудри, спал мой — муж? враг? — мощная грудь под холщовой исподней рубахой спокойно поднималась и опускалась в такт дыханию, литая рука безвольно свисала с края постели. Я разжала зубы, бросив сумку на пол, и подошла вплотную. Он по-прежнему был красив, но морщины исполосовали когда-то тугую загорелую кожу, меж густых бровей пролегла вымученная складка, веки покраснели, а лепные губы потеряли полноту и свежесть, стали жесткими и сухими. Нелегко тебе, княже, дались эти десять лет… я вспомнила, как он не любит собак — до дрожи в пальцах — и легко встав на задние лапы, положила передние ему на грудь и, ухмыльнувшись, шершавым волчьим языком почти сладострастно лизнула его в губы. Он поморщился, отмахнулся, но я, обдавая ему лицо жарким дыханием, ткнулась мокрым носом в прохладную щеку и снова лизнула приоткрывшийся рот. Глаза князя распахнулись, он повернулся, взглянул на меня и застыл. Я видела, как сквозь сонную одурь во взгляде его пробивается ужас и отвращение, и вот они уже плещутся через край, а я впитываю их звериным желтым взглядом. Он попытался пошевелиться, но не смог, страх сковал его члены, и я, видя его смятение, усмехнулась, по-собачьи оскалив в улыбке клыки. Он не поверил глазам, но вот понимание засветилось сквозь черноту ежевичных зрачков, он криво усмехнулся мне в ответ, нашел в себе силы приподняться на локтях и глухо сказал:

— Здравствуй, Мара.

Продолжая скалиться, я легко соскочила на пол, резко крутнулась вокруг своей оси и присела на краешек постели, не смущаясь своей столь привычной для меня наготы. Да и для него она была когда-то привычной и даже желанной… Жадный взгляд, полный смертельного недоверия и почти ненависти, мгновенно вобрал меня всю, от пальцев ног до смеющихся глаз. А когда наши взгляды встретились, я, предвосхищая вспышку злобы, улыбнулась ему — как раньше, медленно кривя губы, словно зверь, и обнажая влажные, ровные зубы с торчащими клыками, и дрожащим кончиком языка облизнулась. Он сел в постели и сказал, почти шепотом, обжигая глазами:

— Ты совсем не изменилась, хоть и прошло десять лет… да и что тебе, зверю, сделается… — и протянул руку, дотронулся до седой пряди, упавшей мне на грудь, намотал ее на палец, потом погладил меня по плечу, едва касаясь кожи, и убрал руку. Нахмурившись, он смотрел на меня — долго, не мигая, недоверчиво и выжидающе, потом лицо его разгладилось, и он тихо спросил:

— Зачем ты вернулась?