Мария Сакович - Ночь гнева Страница 5

— Зачем ты вернулась?

— Забрать то, что принадлежит мне. Ты же знаешь ответ, князь.

— Мстить? Ты пришла убить меня? — в голосе его сквозило такое равнодушие, что мне стало не по себе. Я помолчала, словно набираясь сил, а когда заговорила вновь, голос мой немного дрожал:

— Не знаю. Поверишь ли… я все эти годы жила одной мыслью, одной страстью, одной надеждой — убить тебя. Я представляла себе твою смерть сотни раз — ты умирал у меня на руках и от моей руки, я видела, как пью твой последний вздох и навсегда закрываю тебе глаза. Я не могла простить тебе год моего нелегкого счастья и мучительное изгнанничество в лесной глуши. Как женщина я любила тебя всем сердцем, всей душой, каждой жилкой, каждым волоском, всей кожей… как собака я любила тебя до гроба. Ведь в сущности волки тоже собаки… Но сейчас я понимаю — я не хочу этого. Я пришла за тобой, но теперь ты мне не нужен. Мне не нужна твоя смерть и не нужна твоя жизнь. Но мне нужен ответ. Я извелась, терзаясь одним вопросом. Ответь на него.

Он пожал плечами, не сводя с меня взгляда:

— Если смогу.

— Тогда скажи — зачем ты забрал меня из леса? Ведь ты знал обо мне все — что я не человек, что жизнь со мной станет тебе в тягость, что тебе нужна простая женщина, а не лесной призрак… Зачем?

Он не шевельнулся, не удивился вопросу. Так же тихо, размеренно, словно добивая добычу на охоте, он ронял слова ответа:

— Мара… княгиня… ты не знаешь, как тяжело иногда может быть мужчине. Ты как животное — радуешься солнцу и дождю, снегу и луне, облакам и радуге, ветру, ночи, рассвету, закату, всему, что тебя окружает. Это твое звериное счастье. А я, когда встретил тебя, нашел в чаще леса сидящей на пне над ручьем и поющей дикие песни — я просто устал тогда. Я хотел передышки в череде военных походов, сражений, свершений, переговоров, торговли и сделок. Я устал от подвигов и обмана, от ловушек врагов и глупости друзей. Я ехал по лесу и думал о том, что отдал бы все, что имел, лишь бы небо послало мне передышку. Я услышал твой голос и поехал на звук… и увидел тебя — молодую, стройную, с серебряной косой и жадными глазами. Ты не таясь смотрела мне в лицо, не строила глазки — тебя снедало любопытство. Как я мог удержаться? Тогда я подумал, что вот он — мой отдых, мое забвение, мое становище на жизненном пути. Что закончились с нашей встречей мои одинокие холодные ночи, что жар твоего молодого сердца согреет мою усталость… и так и было. Я сразу понял, кто ты. Но думал — справлюсь. А после первой лунной ночи, когда ты располосовала мне спину когтями, а клыки порвали плечо, и из нежного девичьего горла полились не стоны страсти, а жуткий не то рык, не то вой, я усомнился. Это было выше человеческих сил. Я любил тебя, Мара, но я искал отдыха. А ты давала мне все, кроме отдыха. У меня было то, о чем остальные мужчины могут только мечтать — наслаждение, страсть, любовь, понимание, буйное веселье, преданность, но не было того, что получает последний из воинов ежедневно — покоя. Зверь внутри тебя измучил меня. Но встречая твой сияющий взгляд, я каждый день сжимал кулаки и говорил себе — перетерплю. Потом…

Он замолчал. Надолго, не глядя на меня, и задумчиво поглаживая ладонью нежный рысий мех одеяла. А у меня защемило сердце от нахлынувших образов прошлого. Я вспомнила, как на рассвете, когда мой зверь засыпал, тело мужа, истерзанное, окровавленное, обмякало в моих руках, и князь забывался тяжелым глубоким сном на пару часов. И потом уходил к своим каждодневным трудам… слезы бежали у меня по щекам, ибо я раскаивалась в том, в чем не было моей вины. Наконец он, тяжело вздохнув, продолжил:

— Она была совсем не похожа на тебя и даже не красива. Спокойная, даже туповатая, полная, высокая, сильная и в чем-то тоже, как ты, животное. Но если ты была зверем, диким, свирепым и хищным, то она скорей напоминала… не смейся — корову. Ничего оскорбительного в этом нет. Она была надежна, ведь от коровы не ждешь сюрпризов, она не завоет на луну, не разорвет глотку твоей любимой борзой и не искусает тебя в кровь. Из года в год корова жует неизменную жвачку, ест сено и траву и дает молоко. Много молока. Она пахнет молоком и навозом, Мара. Не зверем, не лесом, не кровью — молоком и навозом. Землей. Жизнью. Тем, что мы видим, чувствуем, знаем — каждый день. А когда корова умирает, вся семья плачет от горя. Они лишаются кормилицы, надежды и опоры. И у коров тоже бывает сердце. Они могут любить…

Я фыркнула. Он поднял на меня пышущие гневом глаза и выкрикнул:

— Да! — затем снова понизил голос и продолжил, успокоившись: — Что ты знаешь о постоянстве? Об уверенности и мире? Ты, лесной зверь, питающийся плотью и кровью — что ты знаешь о том, как можно и хочется иногда заснуть в объятьях женщины, которая никогда не сделает тебе больно?

Меня будто ударили. Я отшатнулась, пальцами впившись в мех прикрывавшей его шкуры. Губы мои задрожали, не от снова подступивших слез — от рычания, рвавшегося из груди, от ненависти, проснувшейся и теперь клокотавшей где-то у горла. Шепотом, готовым сорваться на крик, я ответила, наклонившись к нему так низко, что губы наши почти слились:

— Что я знаю о постоянстве? Об уверенности и мире? Я тебе отвечу. Я знаю, что долгие годы жила без тебя в лесу и была счастлива. Охотилась, чтоб насытиться, спала, чтоб дать отдых усталому телу, пила родниковую воду и пела песни. И не было в мире существа счастливее меня, и это продлилось бы вечно. Это было моим постоянством. Пока не появился ты. А потом я ползла за тобой, словно шавка на поводке, тащилась следом, потому что знала — ты моя судьба, и мне легче умереть, чем оставить тебя. Да и ты меня любил, как мне казалось тогда, больше жизни — и это было моей уверенностью. И когда я видела тебя, смотрела в глаза, слушала голос, купалась в твоем запахе, я была полна тобой и любовью. И это было миром — моим миром. Вот что я знаю. А что знаешь ты о разрушенном мире жалкой лесной волчицы? О десяти годах испепеляющей ненависти, о жажде крови и мести? О сплетенном для тебя смертном саване, на который ушла половина моих волос? Почему ты лежишь сейчас здесь и рассказываешь о каких-то коровах, которых в твоей жизни не должно было быть, потому что у тебя была я? Пусть такая — причиняющая боль, страстная, беспокойная, но твоя навсегда? Ты привел меня из леса, дал мне сердце и имя — и бросил. Почему это тебя не беспокоит?

Я задохнулась от ярости. А он поднял глаза и тихо сказал:

— Беспокоит. Я же сплю один, ты видишь…

И замолчал. А я смотрела на него и понимала, что убить не смогу. Что десять лет провела в лесу зря и что теперь в моей жизни нет смысла. Ненависть улетела, как клочок ночного тумана над утренней рекой. Любовь я похоронила уже давно. При мысли о крови меня замутило. Что мне осталось? Вечное лесное одиночество? Но я уже не смогу быть счастлива в чаще — память не даст мне покоя. Жизнь в городе сведет в могилу за месяц. А князь не отрываясь смотрел на меня, и не было в этом взгляде ни былого огня, ни сожаления, только глухая, беспросветная усталость и тоска. Наверное, он хотел бы умереть так, как я представляла. Вот только теперь я не могла его убить.