Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - фюрст Страница 40

Он долго всматривался, вертел головой, в глазах удивление, наконец, осторожно поинтересовался:

— А как получилось, что у вас такая точная карта… а названий нет?

— А вот так, — ответил я предельно вежливо, — ну?

Он торопливо начал называть острова, я тут же записывал, наконец он в нерешительности ткнул пальцем в небольшую точку в сторожке от массива островов.

— Вроде бы здесь.

— Там вообще нет острова, — возразил я.

— Есть, — ответил он. — Только очень маленький. И никто там, понятно, не живет. Все увидите сами.

— Скоро?

— Да, можно даже не менять курс, разве что чуть-чуть левее… Но все равно мимо не проскочите.

— На нем что, магнитная гора?

— Что-что, простите?

Я отмахнулся.

— Забудь. Это совсем в других морях.

Туман остался позади, но, когда я оглянулся, он быстро рассеялся, как будто не простой туман, а… скажем, некий боевой туман, выпускаемый для дезориентации противника.

Холодная ящерица страха пробежала по моей спине. Если у них еще и всякие приспособления, неизвестные нам, то рискованно сюда соваться даже с большими кораблями. К счастью, пиратские республики воюют между собой, и потому ни одна из них не должна бы планировать широкомасштабного вторжения на континент. Вроде бы. Пока что.

Но если бы заключили мир между собой и обрушились на побережье всей мощью, то смели бы Сен-Мари и Вестготию.

Правда, стекъярл обронил невзначай, что так в старину уже делалось, но ничего интересного не нашли. По-видимому, имеется в виду то, что ударились мордами с разгону о Великий Хребет… и скисли, остановленные в победном беге. Нынешнее население Сен-Мари и Вестготии — это смесь коренного населения с завоевателями, а в Гандерсгейм высаживались и захватывали его какие-то небольшие группы уже сравнительно недавно.

Ордоньес прохаживается по мостику, заложив руки за спину, на качку внимание не обращает, мышцы сами подстраиваются, а он обеспокоенно поглядывает на небо, где с севера надвигается угольно-черная туча.

Я поинтересовался:

— Что наш баннерет глаголет насчет своего государства? Размеров, численности, военной мощи, чем живут…

Ордоньес ответил с неохотой:

— Да так и эдак к нему подъезжал. Молчит весьма упорно и злонамеренно.

Я переспросил:

— Молчит или помалкивает?

Он подумал, признался:

— Скорее, помалкивает.

— Это хуже, — сказал я. — Не будешь же пытать того, кто вроде бы сам пришел. Ну, пусть не совсем уж добровольно, но не в бою же его захватили? А этот рыжий?

Он отмахнулся.

— А этот вообще ничего не знает, кроме своего корабля и проклятых масагерцев, с которыми у него еще и личная война.

В грозовой туче появилось исполинское лицо на полнеба: свирепое, с вывернутыми гневно ноздрями, развевающимися волосами и длинной бородой. Такие я видел в детстве на старинных картах, их постоянно помещали по краям, а снизу, естественно, исполинские Руки Атласа, держащие земной шар.

Но здесь еще не доросли даже до Атласа, он пока что держит только небесный свод, а Земля, если и не совсем плоская, то разве что чуть выпуклая, как панцирь плавающей по всемирному океану черепахи.

— Будет буря? — спросил я тревожно.

Он посмотрел в удивлении.

— Где? Здесь?.. Нет, просто свежий ветер.

— Паруса не сорвет?

Он хмыкнул.

— Паруса можно как прибавлять, так и убавлять. Меня другое беспокоит, ваша дражайшая светлость. Ваш баннерет сообщил, что в этих местах есть странный остров, что появляется и пропадает, когда сам изволит. Высчитать невозможно, а найти еще труднее, компасы показывают неверное направление, солнце там поднимается с другой стороны, а ночью на небе две луны. На том острове, по слухам, живут могучие волшебники. Говорят, они не были ими, но стали, когда ступили на ту землю.

— Это еще почище острова с кладами, — признал я. — Ладно, я пойду вниз. Надо помыслить.

— А здесь?

— Здесь слишком красиво, — сказал я.

Он довольно хрюкнул.

Ордоньес спустился в каюту почти сразу вслед за мною. Глаза адмирала хитро поблескивали, он потер ладони и посмотрел на середину стола.

— Мне кажется, стоит выпить хоть каплю рома, что всегда есть у сэра Ричарда, дьявол уже довольно потирает руки.

— Это намек? — спросил я.

— Еще какой! — сказал он бодро.

Я кивнул ему на кресло у стола. Пока Ордоньес усаживался, я вытащил из ящика два оловянных кубка, вытер и поставил на середину столешницы.

— Ваш кувшин никогда не бывает пуст? — спросил Ордоньес.

— Повезло, правда? — спросил я. — Прошу.

Он взял кубок, с выражением крайнего удовольствия поднес ко рту.

— А вы?

— Воздержусь, — ответил я. — Государственные мужи обязаны избегать таких соблазнов.

— Так никто ж не увидит!

— А я?

Он хмыкнул и сделал большой глоток, перекосился, задержал дыхание, некоторое время сидел с побагровевшим лицом и не смея дохнуть, наконец, медленно выдохнул воздух.

— До печенок продрало…

Дверь приоткрылась, заглянул Юрген, оглядел нас с подозрением, а Ордоньес загородил локтем кубки.

— Рапорт со шканцев, сэр! — доложил Юрген почтительно. — Ветер умеренный до свежего, сэр. Устойчивый, без порывов.

— Спасибо, Юрген, — ответил Ордоньес и, взглянув на меня, добавил: — Ваша милость барон.

Юрген вышел, я сказал осторожно:

— Если здесь такие штормы часто, местный флот должно часто выносить на берег. В ту или другую сторону.

— Перед штормом все корабли, — сказал Ордоньес, — торопятся выйти из бухты. И вообще спешат от берегов подальше. Если бы штормы не налетали внезапно, корабли вообще бы не тонули.

— Как этот?

— Это не шторм, — ответил он обстоятельно, как и Юрген. — А вообще большинство кораблей в самом деле гибнет у берегов. В море — единицы.

В дверь заглянул Яков, глаза возбужденно блестят.

— Замечен остров, сэр!

— Прекрасно, — ответил Ордоньес. — Ваша светлость…

Он с поклоном пропустил меня вперед, старательно обучается светским манерам, я вышел гордо и с достоинством, показывая ему, как придется потом ходить и двигаться, когда разведет овец и привезет в столицу для продажи.

Свободные от вахты матросы сгрудились у правого борта, все смотрят вперед, указывают пальцами, голоса приглушенные, будто чего-то опасаются.

Питер Мертон уже там, красные, как пламя, волосы стоят дыбом, борода торчит во все стороны, жесткая, как проволока, что идет на кольчуги, и вообще он, просохнув, стал как бы шире и массивнее. Даже голос позвучнел, в нем появились командирские нотки. Сейчас он горячится больше других, тычет пальцем с таким неистовством в небосвод, словно старается проковырять его ногтем.