Юрий Гаврюченков - Работорговцы Страница 40

— Держать задний проход, — проорал Сверчок. — Держать задний проход закрытым!

С улицы грохнул ещё один залп, чмокнул в дерево свинец.

— Приготовиться, — скомандовал Сверчок. — Сейчас полезут!

Прижавшийся к краю оконного проёма Щавель выступил наизготовку и пустил стрелу на вспышку выстрела. Он успел различить вскрик, прежде чем его перекрыл дружный вопль атакующих:

— Вперрё-оод!!!

Щавель снова спустил тетиву. Стрела разгоняется с расстояния одного метра, но человеку в бушлате много не надо. Боец с кавалерийским топором, ломившийся к окну, охнул и повалился наземь. Входная дверь, подпёртая кое-как столом, слетела с петель от дружного удара ног.

— Это «медвежата»! — крикнул Скворец.

Новый сокрушительный удар сдвинул стол, который удерживали ратники, и сильно накренил дверь. Лузга просунул в щель стволы обреза и спустил курок. Взметнулся к небесам дикий вой. Лузга выждал, когда раненого оттащат, и пальнул из другого ствола. Куцый обрез метал картечь как умалишённый, с близкого расстояния она не обошла вниманием никого из штурмовиков.

— «Медвежата», вы что, запретного поели? — воспользовался шансом Скворец вступить в переговоры, когда нападавшие откатились. — Куда вы ломитесь, как на буфет!

— Пошёл на йух! — было ему ответом, а также вой и рычание.

С кухни рубка дерева прекратилась, там началась мясня.

— Карп, иди со своими в зад! — распорядился Сверчок. — Мы тут удержим.

На улице сверкнуло, бахнуло, пуля пронзила дверь и стукнула в бок плешивого ратника. Дружинник шатнулся и скрючился. К нему тут же бросился Альберт Калужский.

Глаза привыкли, и Щавель уже видел в темноте. Человек с коротким ружьём метнулся, чтобы помочь нападавшим у главного входа, должно быть, просунуть ствол и пальнуть. Щавель спустил тетиву. Стрелок споткнулся, припал на колено, но тут же встал. По его движениям было заметно, что он ещё способен участвовать в бою. Вторая стрела свалила «медвежонка» с ног и он больше не делал попытки подняться.

Третий стрелок притаился за забором через улицу, бил сквозь щель и благоразумно не высовывался. У дальней стены трапезной горела лампа, которую не успели загасить, и она предательски подсвечивала цели. На кухне вовсю рубились. Кто кого одолевает было не понять. Стрелок опять саданул по главному входу, нападавшие убрали раненых и ринулись на штурм.

Дверь вылетела. В проём просунулась туша. Замелькали булавы, но ударили в щит. Из-за богатыря высунули свои жала копья, стараясь угодить в лица дружинников новгородского князя.

— Вали «медвежат»! — заорал Скворец и ринулся в атаку.

Он схватил копьё, подпрыгнул, пнул обеими ногами богатырю в щит, выдернул древко из рук копейщика и повалился на пол. Альберт Калужский прижался к стене, чтобы не затоптали. Он видел, как Лузга приставил обрез к лицу богатыря и разнёс его в клочья. Топорник вышиб у Ерша булаву, но Ёрш тут же саданул левой в грудь. Бил страшно, как по дереву. Альберт и не знал, что тело может издавать такие звуки. Дружинники попёрли на выход. Они стали одолевать.

В темноте и сутолоке было невозможно различить своих и чужих. Щавель распахнул рамы, выскочил на улицу, не опасаясь стрелка. Дружинники бились развёрнутым строем, зажимая «медвежат» в полукольцо и лишая свободы маневра, но кураж селигерцев уже иссяк, и они ломанулись кто куда. Сквозь шум боя доносился призыв Сверчка:

— Всем пизды, никому пощады!

Побежал и стрелок. Щавель увидел, как над забором возник бугор — голова. Он вскинул руку с вложенной в гнездо стрелой к уху, наводя на башку наконечник, выдвинул лук вперёд и разжал пальцы. Бил с упреждением на полголовы. Башка остановилась, зашаталась и пропала.

«Третий готов», — смекнул Щавель.

Преследовать нападавших не стали. Опасались потеряться в темноте и быть захваченными в плен. Да и страх перед огнестрельщиками остался, хотя они более никак не проявили себя. Всех убитых и раненых перетащили в трапезную, забаррикадировали окно и дверь, и стали считать потери.

Фишку «медвежата» сняли ловко, умело. Профессионально, как сказали бы эльфы. Если бы не тонкий слух старого командира, никто бы и не прочухал. Кроме того, одному снесли башку при штурме входа, одного завалили во дворе. Ещё одному вельми погано раскроили ключицу и грудь — видно было, что не жилец: в проёме меж обрубков рёбер колыхалось и брызгало кровью лёгкое. На кухне полегло двое ратников и обозник, одному дружиннику отрубили руку, и она висела на последней жиле, пока лепила Альберт не отрезал её из милости. Плешивому Храпу пулей сломало рёбра, но не задело нутро. Лёгкие ранения были почти у всех, кроме Щавеля и Лузги, да Скворец, с вечера не погнушавшийся преть в подкольчужной рубахе, отделался помятой кольчугой. Карп, которого звезданули по скуле обухом, зырил особенно мрачно. Сражённый в спину, умирал десятник Фёдор. Судя по фиолетовым губам и резко осунувшемуся лицу, пуля застряла где-то под сердцем. Лузга и Щавель сидели рядом на корточках, провожая достойного ратника в последний путь. В глазах его плескались растерянность и страх, язык еле ворочался, Фёдор не хотел уходить, но сознавал пугающую неизбежность.

— Я… оказывается… статист… вот так живёшь…

— И не догадываешься, — закончил Лузга.

— Кто-то должен, — с пониманием сказал Щавель.

— Подонки… — едва слышно пролепетал Фёдор и кончился.

Щавель закрыл ему глаза.

«Медвежатам» досталось куда суровее. Пятеро полегло у главного входа, троих замочили на кухне, кроме того, взято было восьмеро раненых, из них шестеро тяжело и практически смертельно. Стрелок, которого Щавель поразил за забором, на удивление удачно отделался — стрела пробила загривок насквозь, но не затронула ничего важного. Его поймали у табачной гряды и притащили вместе со всеми в трапезную, избив по дороге. Он сидел под стеной со связанными руками, обломок древка торчал из шеи с обеих сторон, затыкая кровь. Щавель поднялся от трупа незадачливого десятника и, поманив Сверчка, направился в сопровождении Лузги на допрос. Поигрывая плетью из человеческого волоса, к ним присоединился Карп, чья опухшая рожа напоминала о вурдалаках постпиндецовых времён.

Они нависли над пленным, грозные, как всадники Апокалипсиса.

— Вижу, ты боли боишься, — отметил Щавель.

Раненый вжался в стену, будто хотел просочиться сквозь щели прочь и улететь с рассветным ветром обратно в Озёрный Край. Его боевой товарищ с раздробленной рукой попытался отползти от обречённого соратника.

— А ты тоже не готов принять муки, — обратил на него внимание командир, извлекая из ножен клинок работы мастера Хольмберга. — Сверчок, держи ему ногу крепче. Карп, хватай за плечи. Лузга, принеси огонь.