Юрий Гаврюченков - Работорговцы Страница 41

Самый прошаренный манагер Москвы оказался упитанной кряжистой бабой с круглым гладким лицом и блаженно прикрытыми раскосыми глазками. Она была обряжена в туфли, брюки и кофту старинного фасона, скромные, но изящные. «Допиндецовые», — понял Жёлудь, который видел настоящие одежды только в эльфийских книгах и глянцевых журналах. На груди манагера, пониже скрещенных рук, покоилась вместительная сумочка из чёрной кожи.

— Так она ведьма? — вопросил Михан.

— Тсс-с! — бард прижал к губам палец и торопливо начал укреплять свечи по краям саркофага.

Даздраперма Бандурина лежала как живая. Казалось, не триста лет назад, а вчера положили её в домовину. Филипп установил свет и произнёс задумчиво:

Не мёртво то, что в вечности пребудет.Со смертью Путина «Газпром» умрёт.И на руинах Нерезинового РимаЗвезда Бандуриной повторно возойдёт.

— Слышь, дурень, что такое Рим? — ткнул Михан локтем в бок зачарованно замершего Жёлудя.

— Город такой в Италии, оплот христианства, — не задумываясь оттарабанил заученное в эльфийской школе молодой лучник, говорил шёпотом, чтобы не нарушать торжественность момента.

— А где эта Италия? — так же шёпотом спросил Михан.

— В Средиземном море.

— В Африке что ли?

— Рядом.

— Долбанные ниггеры, — привычно выдал Михан детскую дразнилку.

— Ближе к делу, парни, — бард стряхнул оцепенение и заторопился. — Время истекает, свечи скоро догорят, а других нет. Давайте шмонать. Берём всю мелочёвку, какую только можем унести незаметно. Карманы не пропускаем, особенно, внутренние. Короче, тянем всё, что не прибито. Ничего не оставляем, эти цацки можно дорого продать. И ещё, говорят, они волшебные.

Бард первым потянул из рук Бандуриной не битком набитую, но явно не порожнюю сумку. Пальцы манагера мягко разжались, не выказывая намёка на окоченение. Ведомые его примером, парни также потянулись к воровскому делу. Михан помыл обручальное кольцо, Жёлудь расстегнул ремешок крупных женских часов, снял кольцо с крупным камнем. Дальше пошло быстрее. Филипп снял жемчужное ожерелье и серьги с камнями, а Михан обшарил карманы, но они оказались пусты. По бабскому обыкновению, всю мелочёвку Даздраперма таскала в сумке.

— Туфли бы забрать, да клифт, но нельзя, запалимся, — вздохнул Филипп и шустро проверил за Миханом проворными пальцами музыканта, картёжника и карманника. Сунулся даже в носки, но безрезультатно.

— Чу! — встрепенулся Жёлудь. — Слышали? Похоже на выстрелы.

— Откуда тут… — отмахнулся бард, но сообразил, что донеслось и в самом деле похожее на залп из трёх стволов.

Михан ничего не расслышал, однако завертел головой, приглядываясь, нет ли снаружи отблесков факелов возмущённой толпы горожан, идущей карать взломщиков гробницы.

— Всё, линяем, парни, — с досадой отказался от раздевания Филипп и, пристально глядя на прошаренного манагера, звучно и с расстановкой произнёс: — Такое бывает в году только раз. Пнглуи мглунафх Даздраперма Бандурина Лихославль угахангл фтагн!

Михан вздрогнул, но никакого кровавого затмения и даже намёка на ярость не ощутил. Жёлудь поёжился, по склепу сквозануло потусторонним холодком, будто в каменной стене открылась щель и из неё дунула густая космическая тьма, которую можно найти между звёздами в безлунную ночь. Молодой лучник развернулся и взлетел по ступенькам прочь от объявившейся жути. Михан двинулся следом, бросив последний взгляд на саркофаг. В неверном свете догорающих свечей ему показалось, что веки манагера дрогнули. Пыхтя, выкарабкался наружу Филипп.

Парни замерли, настороженно прислушиваясь. Издалека бабахало. Доносило многоголосые крики. С той стороны, откуда они пришли, шёл бой.

— Это что же? — прошептал Жёлудь. — А у нас ни лука, ни фига, одни ножи с собой.

— Схорониться надо, — заявил бард.

— Там наших добивают, — решительно обернулся к нему Жёлудь.

— Да погоди ты, — Михан схватил его за локоть и рассудительно осадил: — Чего мы туда попрёмся? Что мы с ножами навоюем? Убьют нас, только и всего.

— Верно говоришь, парень, один в поле не воин, — поддержал бард, косясь по сторонам. — Уйдём отсюда, переждём, там уже без нас обойдутся. Разбойники какие-нибудь понаехали, да не разведали, куда сунулись. Добивают их сейчас.

— Разбойники с огнестрелом? — Жёлудя было не так легко смутить.

— Черти с болот, вехобиты, у них в Васильевском Мху рассадник, — скороговоркой поведал Филипп. — Там у них на островах воля, и оружия всякого никто никогда не изымал.

— Идём, их и без нас перебьют, — дёрнул за руку Михан, Жёлудь переломался и тронулся с места.

— Зайца ноги носят, волка зубы кормят, лису хвост бережёт, — бард потащил их за собой, забалтывая по дороге. — Пересидим и подойдём к шапочному разбору, а пока позырим находки и поделим добро.

Как-то совсем неуверенно хлопнул последний редкий выстрел, а гвалт усилился, но быстро начал распадаться на отдельные крики и стихать.

— Наши победили, — выдохнул Михан и одёрнул приостановившегося Жёлудя. — Пошли, теперь точно спешить некуда. Посмотрим, да поделим, да придём, будто в кабаке сидели.

— Дельно! — одобрил бард. — Кабак назывался «Лихо». Мы мимо него проходили, он был закрыт, значит, никто из дружинников не скажет, что нас там не видели. Запомнили, «Лихо»?

— Запомнили, — ответил за двоих Михан и дёрнул Жёлудя. — Понял, дурак, «Лихо» называется, мы там сидели, пока выстрелы не услышали?

— Не бзди, вонючка, — огрызнулся лучник, которому сделалось тошно от творимого предательства.

Держась окраины, могильные воры удалились от священной рощи и обрели укрытие в заброшенной избе на отшибе. Кровля давно провалилась, стропила торчали как рёбра неприкаянного грешника, с потолка упирались в пол гнилые брёвна. Троица забралась в свободный угол. Жёлудь нашарил палку покрепче, нарезал стружечных завитков, высек огонь, запалил буратину. При свете факела банда наколола лучины и, обзаведясь годным освещением, села делить добычу.

На клок гнилой рогожи вывалили найденное, парни — рьяно, а бард небрежно подбросил свою лепту.

— Серёжки забыл, — напомнил Михан.

— А ты глазастый, чёрт, — прошипел Филипп. — Только не забыл, а промедлил, не успел со всем барахлом разобраться.

— Ты зубы не заговаривай, у тебя хабара всего ничего.

— Поучи ещё старших.

— Не старших, а подельников, — не растерялся Михан. — Воровали вместе, поровну и будет делить. За крысятничество тебя на серьги не мешало бы оштрафовать.