Елена Величка - Ушедший в бездну Страница 40

Лендерт бросил на него тревожный взгляд.

— Чуть не перевернулись, — со злорадным огоньком в глазах сказал Дингер. — Вот была бы потеха!

Ни Конрад, ни Лендерт не улыбнулись.

Вскоре начался подъём. Дорога спиралью шла по склону холма к его косматой вершине, где, словно рога дьявола, высились острые башни Хелльштайна.

Солнечный луч проник в карету, золотистым ромбом заскользил по спинке сидения. Конрад придвинулся к окну и глядел во все глаза. Такого зрелища ему ещё не доводилось видеть: карета въехала на длинный мост, протянувшийся не надо рвом, а над глубоким оврагом с крутыми, почти отвесными краями. Верхушки деревьев и неровные шары кустов на его дне напоминали небрежно свёрнутый пушистый ковёр. Вершину холма, пересечённую этой длинной трещиной, окружало мутное море тумана. Оно было бездонным и безбрежным — от горизонта до горизонта. А здесь, наверху, сияло утреннее солнце.

Зубчатая стена замка с чернеющими бойницами вырастала из неведомых глубин, стремясь к небу. Два ряда решёток над полукруглой аркой входа были подняты. На сторожевых башенках трепетали флаги.

Под аркой входа, в толще древней стены, царила густая тень. Карета окунулась в этот почти вечерний сумрак и вынырнула из него в солнечный свет, заливающий просторный квадратный двор с несколькими скульптурами, колодцем и клумбами, на которых росли раскидистые старые деревья и разнообразные цветы. Над черепичной крышей длинного жилого здания с несколькими ярусами узких стрельчатых окон поднимались круглые башни, те самые, что были видны с дороги. Вблизи они казались непомерно высокими. Вокруг их шпилей носились стрижи.

Карета остановилась возле парадного входа. Подбежавшие лакеи открыли дверцу. Конрад вышел, чувствуя себя, по меньшей мере, наследным принцем. Он был горд и счастлив, и всё-таки доля беспокойства омрачала его торжество.

Он оглядел собравшихся во дворе людей. В первых рядах стояли разряженные по последней моде, важные шляхтичи. Дальше толпились слуги и челядь. Среди них было много женщин.

Толпа расступилась, и вперёд вышла хорошенькая девушка в простонародном костюме. Её красная юбка, белый кружевной передник, чёрный корсаж, охватывающий изумительно тонкую талию, рубашка с вышитыми на рукавах розами выглядели живописно и празднично. Из-под чепчика с накрахмаленными оборками выбивались светлые завитки волос. На расшитом цветами полотенце она держала круглый хлеб, украшенный виньетками и замысловатыми вензелями. Сверху стояла изящная фарфоровая солонка.

Девушка низко поклонилась, предлагая гостю хлеб. Конрад в смятении смотрел на неё. Он не знал, что надо делать и говорить: этот древний обычай был ему неизвестен.

Пан Мирослав соскочил с коня, подошёл к мальчику и ободряюще положил руку на его плечо.

— Ну, ваша светлость, отведайте нашего хлеба.

Краснея от смущения, Конрад отщипнул маленький кусочек с круглой виньеткой. Каким-то чудом ему даже удалось не уронить при этом солонку. Воистину день был для него счастливым! Под весёлый гомон присутствующих он жевал мягкий тёплый, душистый хлеб, лихорадочно размышляя, что сказать этим людям в ответ на столь радушный приём. Краткое "спасибо" они могли счесть признаком высокомерия либо дурного воспитания. Он был обязан произнести речь, соответствующую его положению, но, как нарочно, в голову ему не приходило ничего умного.

Девушка улыбалась. Взглянув в её озорные синие глаза, он понял, как именно должен поступить, и произнёс не по-немецки, а по-чешски, на местном диалекте:

— Благодарю вас, господа. Ваш хлеб — самый вкусный из всех, что мне доводилось пробовать.

Возможно, кое-какие слова он исковеркал, но шли они от чистого сердца, если не сказать — от пустого желудка, и вызвали бурю ликования, в особенности среди простого люда.

Поднимаясь с Мирославом на высокое каменное крыльцо, он чувствовал восхищённые взгляды, слышал одобрительный шёпот. Хелльштайн принял его.

Внутри замок был ещё великолепнее, чем снаружи. В сравнении с ним убогий, обветшалый Норденфельд казался притоном нищих. Конрад восхищённо озирался по сторонам. Он не предполагал, что на свете существует такая роскошь.

В тёмном холле в воздухе трепетало радужное сияние: солнечные лучи, проникая сквозь витражи, светились алым, зелёным, синим, жёлтым. Вдоль широкой мраморной лестницы застыли нимфы с факелами в руках. Конрада поразили две вещи: во-первых, то, что в холле утром горели факелы (расточительность, немыслимая в Норденфельде), во-вторых, то, что они почти не чадили.

Но ещё более чудесное зрелище ожидало его наверху. Многочисленные двери анфилады были открыты. Этаж просматривался от начала до конца, и в самом дальнем зале, на фоне зеленоватых гобеленов, виднелась высокая, в человеческий рост, статуя обнажённой языческой богини. Что-то в её облике или позе заинтересовало Конрада. Ему захотелось взглянуть на неё поближе, но Мирослав увёл его в другую часть здания.

Из небольшого пустого зала они, в сопровождении нескольких слуг, поднялись по узкой винтовой лестнице в квадратную башню. Там находились покои, которые пан Мирослав отвёл своему гостю. В огромной светлой спальне на стенах висели гобелены, изображающие сельские пейзажи. По голубому небу плыли бело-розовые облака. На зелёных лугах паслись довольные коровы. Белокурый пастушок играл на тоненькой резной дудочке, а юные пастушки в зелёных юбках и венках из полевых цветов танцевали. Вдали на холме виднелся замок, очень похожий на Хелльштайн.

Спальня была обставлена со сдержанной роскошью. Много места в ней занимал комод, украшенный резьбой и золотым орнаментом. Посреди комнаты высилась кровать под тёмным бархатным балдахином. На туалетном столике стояло зеркало в позолоченной раме с виньетками и златокрылыми ангелами. Взглянув в него, Конрад слегка опечалился. Худенький мальчик в измятой, потерявшей вид дорожной одежде выглядел бедным сироткой на фоне окружающего его богатства. Не место ему было в этом замке. Только теперь он заметил, что его руки перепачканы землёй, как у крестьянина, и смущённо посмотрел на Мирослава:

— Я такой грязный…

Владелец Хелльштайна улыбнулся.

— Это легко исправить, дитя моё. Воды у нас вдоволь.

Он отослал слуг, поручив им немедленно принести горячую воду и смену одежды для гостя.

Оставшись наедине с паном Мирославом, Конрад испугался. Впервые за два года знакомства они получили возможность открыто, не прячась, беседовать о том, что не могло уместиться в короткие записки, которыми они обменивались прежде. Это было неожиданно и странно. Конрад молчал, опустив глаза. Накануне он всей душой стремился попасть в Хелльштайн, но теперь, когда его желание исполнилось, он чувствовал неловкость и тревогу.