Александр Прозоров - Врата смерти Страница 43

Трапезная дворца оказалась чуть не вчетверо больше горницы, с троном, а потому в центре ее поддерживали четыре толстых резных столба. Стол шел вдоль стен, причем со стороны стены возвышались широкие кресла с подлокотниками и прямыми спинками, а снаружи – стояли обычные скамейки, пусть и обитые крашеным васильковым войлоком. Окна выходили сразу на три стороны: высокие, широкие, светлые, по четыре на каждую стену. Вот только сквозь слюду разглядеть, куда они выходят, не представлялось возможным.

Несмотря на размеры помещения, здесь было тесно – в трапезной собралось множество женщин в платьях и сарафанах, в платках, понизях и кокошниках. Сверкали золотом и самоцветами серьги, ожерелья, височные кольца и широкие браслеты. На фоне их ярких нарядов расшитые ферязи и шелковые рубахи мужчин терялись – в первый миг Олегу даже показалось, что их нет вовсе.

Хозяин дома степенно прошел во главу стола, опустился на кресло с самой высокой спинкой. Следом не без суетливости устремились прочие гости, распределяясь вдоль длинной пустой столешницы. Местами вспыхивали перебранки – туда тотчас кидались холопы в простых рубахах, уговаривали, успокаивали, иногда бегали к князю за советом и возвращались обратно, неся его волю.

Середин понимал: бояре распределяются по старшинству. Кто ближе к правителю сидит – тот, стало быть, и главнее. Годислав тоже ринулся доказывать древность рода, забыв про друга. Олегу же тут вообще никакого титула не полагалось, а потому он спокойно ожидал, когда останутся свободные места, дабы сесть крайним.

– Ведун Олег? – почтительно уточнил русый холоп, склонившись перед Серединым. – Княже просил тебя на место достойное усадить. Прошу пожаловать...

Знатного кресла ведуну не досталось, подворник усадил его на скамью. Зато – почти напротив князя, рукой достать можно. По эту сторону, кстати, он оказался не один. На пир были приглашены и волхвы в их скромных одеяниях, и простые воины, носившие вместо вышитых ферязей и шелковых рубах стеганые поддоспешники, и даже какие-то странные личности в цветастых атласных халатах и остроконечных колпаках. Их было трое, и только они из всех гостей не отводили от Олега недовольных взглядов. Похоже, Середин уселся на их законное место.

Наконец все кресла оказались заняты, примерно треть скамеек – тоже. Торжественно распахнулись двери, длинной чередой в зал пошли слуги, внося блюда с целыми поросятами и лебедями, осетрами и карпами, с грудами залитого соусом мяса, с кувшинами и кубками. В считаные минуты стол заломился от ароматных и красивых яств, перед каждым гостем оказался кубок, тут же наполненный до краев одним из холопов, и большой кусок хлеба, заменяющий по обычаю тарелку.

– Благодарю вас, бояре, что почтили своим присутствием мой дом, – поднял кубок русский князь. – Прошу вас отпотчевать, чем боги порадовали.

– Здрав будь, княже! Долгие лета! Слава, слава! – отозвались здравицей мужчины. Женщины осушили свои емкости с тихой скромностью. Крики сменились торопливым чавканьем.

Олег, вынув из чехла на поясе ложку и достав маленький обеденный ножик, нацелился было переложить себе с блюда несколько кусков убоины – но тут сзади зазвучали струны, и он от неожиданности отпрянул от стола, повернул голову. В центре трапезной на лавке, вскинув лица к потолку, сразу трое гусляров жалобно затянули:

Как на далече-далече во чистом во поле,Тута куревка да поднималася,А там пыль столбом да поднималася,Оказался во поле добрый молодец,Русский могучий Святогор-богатырь.У Святогора конь да будто лютой зверь,А богатырь сидел да во косу сажень,Он едет в поле, спотешается.Он бросает палицу булатную...

Слушать гусляров с лавки, сидя к ним спиной, было неудобно. Поворачиваться спиной к столу – оскорбительно для князя. Олег выбрал меньшее зло: занялся трапезой, снова потянувшись к убоине.

– Обожди, ведун, – внезапно обратился к нему князь. – То не лучшее из угощений. Вот, отпробуй это...

Правитель отрезал от спины осетра большой кусок, передал Середину на подставленный кусок хлеба.

– Благодарю за честь, княже, – кивнул Олег, поднял кубок: – Твое здоровье! Долгих тебе лет и покоя твоему княжеству.

– Надо же, – улыбнулся князь. – Обычно мне желают славы, побед, чести. А ты – покоя.

– Слава полководца – это разор деревень и городов многих, плач матерей, кровь детей невинных. Покой же есть сытость и процветание. Я по земле хожу, княже. По мне сытость по всей земле ценнее любой победы будет.

– Такие слова мне сказывают редко, – покачал головой правитель. – Так что же, по-твоему, коли ворог на землю твою идет – смирение и покорность являть надобно, дабы покой весей не нарушить?

– Коли ворог придет, его истреблять надобно – и тут я тебе первым помощником стать готов. А коли нет такового, так покой и процветание земель подвластных дороже славы будут.

– Дозволь слово молвить, княже! – неожиданно поднялся со своего места один из волхвов. – Узнал я сего смертного. Хоть и поменял он одежи свои, однако же личина прежняя осталась. Не далече как вчера дары он богине смерти приносил! И просил ее о чем-то.

Князь коротко дернул бровями, взмахнул рукой – и гусляры смолкли.

– Интересное известие, ведун, не так ли? – елейным голосом поинтересовался он. – Стало быть, ты дары Ледяной божине носишь? С просьбами обращаешься? Что скажешь, гость странный?

– Ношу, – кивнул Олег. – Носил, ношу и буду носить. Ибо Мара – прекраснейшая из богинь, и я всегда ищу ее милости.

В трапезной повисла мертвая тишина.

– Душегубы и отравители к Маре за милостью приходят! – вдруг с истошным надрывом выкрикнул волхв. – Смерти жертвам своим просят! Успеха в делах гнусных! И ты-ы!!! Помощи в каком злодеянии ты просил у богини смерти?!

Олег вздохнул. Он уже начал уставать повторять раз за разом одно и то же.

– Я ведун по судьбе своей и делам предначертанным. Многих людей я избавил от погибели в лапах нежити, иных исцелил от немощей разных, иных от проклятий избавил. Многие по моей вине минули чаши богини смерти, и я не хочу вызвать ее гнева или обиды. Я прошу у нее прощения и милости, когда опять займусь своим делом. Может статься, завидев меня, она не так старательно будет забирать людей в свое царствие. И потом, княже, никто не вечен. Настанет час, когда чашу забвения прекраснейшая из богинь протянет и мне. Я не хочу, чтобы в этот миг она вспоминала лишь то, как я постоянно мешался ей под ногами. Пусть лучше вспомнит мои подарки и молитвы.

– Он и меня от погибели спас, и холопа моего! – выкрикнул Годислав. Он сидел в кресле – но далеко-далеко в конце стола.