Сергей Смирнов - Дети выживших Страница 46

— Следствие будет вестись в Арманатте, — сказал он. — Всех арестованных, всех свидетелей Ар-Угай велел доставить к нему.

Наместник Кейта и два сотника-хуссараба стояли перед ним навытяжку.

— Верную Собаку тоже велено доставить в Арманатту. Придется везти его в этом аххумском сооружении, — Хуараго с отвращением кивнул на деревянный гроб. — Надо обложить тело льдом, гроб закрыть, завернуть в войлок…

Он шагнул к наместнику.

— Ты… Я с удовольствием казнил бы тебя сам, и прямо здесь. Но Ар-Угай велел, чтобы ты тоже был доставлен в его ставку.

Повернулся к сотникам. Внимательно посмотрел на одного, на другого. Потом ткнул пальцем:

— Как тебя зовут?

— Бараслан!

— Назначаю тебя полутысячником. Завтра к вечеру, самое позднее — послезавтра из Цао прибудут две сотни под командой темника Амнака. Но до его прибытия ты отвечаешь здесь за всё. Ты понял?

— Я понял тебя.

— Расставь караулы так, чтобы ни один человек не смог выйти из города.

— А если выйти захочет Айгуз? — спросил Бараслан.

— Ты правильно спросил. Я вижу, что не ошибся в тебе, Бараслан. Так вот, если Айгуз попытается выехать из Кейта — не дай ей этого сделать.

Он посмотрел в глаза Бараслана. С нажимом повторил:

— Ты понял?

— Понял.

— Хорошо. Есть еще вопросы?

— Два, — Бараслан украдкой глянул на наместника, на второго сотника, стоявшего рядом истуканом, переступил с ноги на ногу. — Первый: отчего умер Верная Собака?

Хуараго прищурил глаза. Бараслан слегка попятился и отвел взгляд.

— Этого не знаю даже я… Второй вопрос?

— Даже не знаю… Не обидеть бы тебя, господин, — замялся Бараслан, упорно отводя глаза. — Но все же спрошу — меня спрашивают об этом мои солдаты. Скажи, правда ли, что в Арманатте Айгуз за глаза называют Хум-Баба?

Хуараго поднял брови, потом расхохотался.

— И это уже известно здесь, в захолустном хумском городке?.. Да, полутысячник, это правда. Давно уже Айгуз называют Хум-Баба, что означает мать хумов. Это название придумали… кто бы ты думал? Рабы — строители, согнанные в Арманатту со всех концов земли…

Он благосклонно взглянул на Бараслана, кивнул:

— Охраняй ее. И… называй, как хочешь.

— По городу ходят чудовищные слухи, — Харрум сидел на скамье в большом зале царского дворца. Зал только назывался большим, — на самом деле это была обычная комната с высоким потолком и вытянутыми от пола до потолка узкими окнами.

— Народ стал совсем темным, что делать, — вздохнул магистрат. — Школы закрыты уже два года, если кто и учится — только самостоятельно. Богачи, бывает, нанимают для своих детей учителей… Все переменилось с тех пор, как Кейт стал частью Аххумского улуса.

— Так что же говорят люди? — спросила Домелла.

— Говорят об ожившем монахе, царица, — Харрум повернулся к ней. — О том самом монахе, который похоронен в царской усыпальнице.

— Это он дал мне мое имя, — с трудом выговорила Домелла. — Ахх много раз рассказывал об этом странном человеке…

— И все-таки он был человеком, а не оборотнем, — сказал Харрум. — Мы осмотрели его гроб, — правда, уже после того, как в усыпальнице похозяйничали хуссарабы. Крышка гроба была сдвинута, это так. Но ведь ее могли сдвинуть и солдаты. Внутри — прах; кости, истлевшая ряса и серебряный крест на шейных позвонках.

Харрум помолчал.

— Все перевернуто, перемешано. Хуссарабские варвары…

— А скажи, — встрепенулся магистрат, — не было ли там клочков волчьей шерсти?.. Ведь говорят, что там прятался волк.

— Шерсти?.. Нет, шерсти не было, — твердо сказал Харрум и отвернулся.

Домелла пристально посмотрела на него, перевела взгляд на магистрата:

— Много ли неизвестных людей появлялось в Кейте в последнее время?

— Обычно — немного. Всех бродяг мы записываем, списки передаем в наместничество. Хуссарабы время от времени ловят их и изгоняют. Но перед твоим приездом, госпожа, в город, конечно, прибыло много людей. Из Аммахаго, Фроа, Випо, Хоана… Кое-кто пришел из самого Ушагана. Ты ведь знаешь, — прибавил он, — как все мы ждали твоего возвращения.

Харрум мягко коснулся руки Домеллы и проговорил:

— Мы молились за тебя все эти годы. Мы знаем, что ты потеряла мужа, а теперь теряешь сына… Но у тебя еще остается Родина, которую нельзя потерять. Прости мне мою дерзость, госпожа. Но вчера ты снова обрела ее.

Наррония

Ворота были закрыты, из пустыни бился в них горячий ветер и сыпал в глаза стражников красной пылью.

В Южную столицу снова пришел безумный ветер.

Армизию доложили, что сторожевой объезд изловил подозрительного старца, который непременно желал увидеть господина триумвира.

— Что же в нем подозрительного? — спросил Армизий.

— Небылицами говорит, — отвечал десятник. — Будто орда захватила север и взяла штурмом Кут, и будто бы стену не проломили, а взорвали. И еще стреляли из аррадатов.

— То, что варвары в Куте — это и без него известно, — нахмурился Армизий. — Ведите его сюда.

Когда старца привели, Армизий подумал, что перед ним очередной безумный, которых много в последние дни стало бродить по стране. Кто-то помешался от горя, кого-то свели с ума великие и страшные бедствия, впервые за сотни лет поразившие цветущую Нарронию.

Старик беспрестанно вытирал рукавом слезящиеся глаза, лицо и руки у него были красными от пыли и солнца, а редкие седые волосы торчали вверх, и казались невесомыми.

— Кто ты и зачем хотел меня видеть? — спросил Армизий.

— Я странник, господин! Прикажи оставить нас вдвоем, ибо я могу раскрыть свое имя только тебе одному!

При этом, как показалось Армизию, старик хихикнул.

Он болен, — подумал Армизий, вглядываясь в лицо старика. — Еще один безумец; скоро все, кто остался в Нарронии, сойдут с ума. Старика надо упрятать подальше, ибо безумие заразительно. Он уже поднял было руку, и даже открыл рот, чтобы приказать десятнику взять старика под стражу, но вдруг что-то неуловимо знакомое проглянуло в изможденном морщинистом лице. Армизий опустил руку, глянул на десятника и приказал:

— Оставьте нас.

Когда все вышли, старик сделал несколько шагов вперед. Он молчал, и Армизий снова почувствовал беспокойство. Как бы сумасшедший не кинулся на него с ножом… Впрочем, его, должно быть, обыскали.

— Армизий… — скрежещущим голосом сказал старик. — Дай мне напиться. Я не могу говорить.

Армизий налил вина и протянул старику стакан. Тот с жадностью осушил его, причмокнул, подмигнул Армизию и поставил стакан на стол.