Ирина Анненкова - Мой личный чародей Страница 47

Ох! Неужели же на эльфов именно эти чары действуют иначе, чем на людей?! Я снова зажмурилась — на этот раз от ужаса.

Синяк-то, конечно, прошел — в том смысле, что прошел под глазом. Вместо него идеальное лицо Аллардиэля было сплошь покрыто некрупными сине-фиолетовыми пятнышками….

Я почувствовала себя полностью, ну просто совершенно отомщенной!..

— Всё в порядке? — между тем поинтересовался ничего не подозревающий эльф, ощупывая свою переставшую болеть скулу без малейших признаков отека. — Как я теперь выгляжу?

Я критически оценила результат своего труда и честно ответила:

— Как смерть в горошек!

Следующие два дня прошли без особых приключений. Никто никого не загрыз, никто ни на чью честь больше не покушался. Обещанные магические животные, которых я старательно повсюду высматривала, не появлялись. Обычного зверья было сколько угодно, но сытый месяц зарев не располагал хищников к желанию поохотиться на самоуверенную и хорошо вооруженную дичь. Ведомые Аллардиэлем, мы стремились поскорее добраться до некоего урочища Каменных Великанов, пройдя которое, мы окажемся всего в полутора дневных переходах от земель эльфов.

Что меня поражало, так это почти полное отсутствие в этих краях нежити — словно мы и не покидали земли змеевих, которые, как я теперь знала, внушали нечистикам и зверью ужас. В Синедолии сложно найти лес без лешего, или овраг, не приютивший волкодлака, или речку без водяного и русалок, или болото без кикимор и крыкс, или село, за околицей которого не крутились бы упыри, а на ночных улицах не резвились шуликуны. В ответ на мой вопрос Ал насмешливо пожал плечами:

— Ну, а что ты хочешь? Вокруг вас, людей, всегда разводятся тучи нежити. Сама посуди: то покойника похоронят не по обряду, то младенца в лес вынесут, то девица полоумная от несчастной любви в омут бросится, то умник-чародей слегка поэкспериментирует над каким-нибудь зверьем, чтобы сотворить чудище пострашнее, или проклянет кого, или просто того самого мертвеца неупокоенного поднимет. А потом этот процесс уже так просто и не остановить. Русалка не угомонится, пока не перетопит всех встречных-поперечных мужчин, мавка будет выпивать чужие души, волкодлак постарается сожрать всех в округе, а кого не сожрет, того покусает, и вот тебе новые обращенные.

— А у вас что, не так?

— Не так. Ни один старший народ, будь то эльфы, или гномы, или кентавры, или орки никогда не позволит себе такого безответственного поведения, которое может привести к появлению обращенной нежити, — назидательно сообщил нелюдь. — Хотя, — немного померк он, — последнее время на земли и гномов, и орков, и даже кентавров повадилась нападать какая-то удивительно организованная нечисть. То упыри вдруг объявятся — стаей, представляешь? То волкодлаки, то ещё какая гадость. Невесть откуда вынырнет, а потом исчезнет без следа. Прям как наваждение какое!

— И на эльфов тоже нападает? — дотошно уточнила я.

— Нет, — помотал головой Аллардиэль, — через наши приграничные пущи никакая нежить не пробьется. Стражникам, правда, порой достается.

— А лешие, водяные? Домовые, полевики, болотники? Их у вас что, тоже нет?

— Отчего же? Есть, как не быть! Это же духи места, нежить природная, стихийная. Просто они не хотят показываться тебе на глаза. Ты им кто? Правильно, никто! Но их и не обижаешь. Вот они и прячутся! А, может, змеевиху в тебе чуют.

Пятнистый Ал гаденько ухмыльнулся — он всё ещё дулся на меня за свою боевую раскраску, но в основном делал это молча, про себя. Судя по всему, он потихоньку считал, что я разукрасила его нарочно, однако не решался прямо высказать мне всё, что думает по поводу моей мстительности. Но кто ж знал-то, что такое простенькое заклинание окажет на эльфа столь красочное воздействие?! К нашему со Степкой восторгу, свести последствия моего "лечения" не удавалось ничем. Похоже, после неудачного вмешательства, синяки твердо решили отработать всю положенную программу без каких-либо сокращений. Пока они только набирали цвет, к утру третьего дня приобретя неповторимый оттенок грозовой тучки, украдкой подбирающейся к полю с подсолнухами. Каждый маленький синячок явно ощущал себя частью большого целого и в точности повторял глубокие фиолетово-багровые переливы соседей. Степка любовался и млел.

Колдовать мне стало совсем трудно. Глубоко внутри себя я постоянно слышала голос змеи, не умолкавший ни на мгновение, и с каждым днем, да что там — с каждой пройденной верстой он становился всё отчетливее. Это было на уровне инстинктов. Едва я активировала простейший защитный контур или даже зажигала самый обычный светлячок, как тварь немедленно оживлялась. В такие моменты, стоило мне хоть на волосок ослабить напряжение разума и воли, которым я сдерживала змеюку, как мир вокруг тут же начинал приобретать противоестественную четкость и глубину, его краски, напротив, блекли, и становилось понятно: я снова балансировала на самой грани трансформации. Одно радовало: вспышки раздражения мне теперь раз за разом удавалось давить на корню. Но сколько это забирало сил…. Едва мы делали привал, я в полном изнеможении падала на землю и виновато наблюдала, как Аллардиэль, который даже после дневного перехода оставался свеж и бодр, словно малиновка, собирает хворост, разжигает костер и готовит ужин и ночлег.

Мы бы ни за что их не обнаружили, если бы они буквально не свалились нам на голову.

На третий день к обеду зарядил дождь, до того резвый и плотный, что вынудил нас сделать незапланированный привал. Выбрав зрелый, но ещё вовсе не старый вяз, Аллардиэль уткнулся лбом в его ствол и, поглаживая ладонями кору, что-то зашептал себе под нос. К моему восторгу, ветви дерева тут же начали сдвигаться на одну сторону и переплетаться между собой. Часть побегов прямо на наших глазах стала удлиняться и заветвилась, образуя над нами обширный густой навес из листьев, не пропускавший сквозь себя ни капли. Одновременно в гуще разволновавшейся кроны что-то завозилось, пискнуло, затрещало, и оттуда прямо к нашим ногам съехала небольшая плотно сбитая фигурка. Она ловко приземлилась на четвереньки, но сразу же вскочила на ноги, и на нас уставились круглые светло-карие глаза. Маленький, примерно мне по пояс, человечек настороженно перевёл глаза с меня на Ала, затем скользнул взглядом по взъерошенному Степке, гордой, но пугливой птицей взметнувшемуся ко мне на руки, а потом снова на Ала.

Коротышка громко засопел.

— Дядя, — спросил он низким сиплым голосом, в котором я не услышала ни малейшего страха, только осторожный интерес, — а ты что, эльф?