Ольга Вешнева - Огрызки эпох Страница 48

Анатоль и Софи взяли по конфете, измеряя их уничижительными взорами, и отправили Шарля с коробкой на кухню.

«Нам с папенькой и маменькой было мало и трех коробок трюфельных конфет на чаепитие. А эти пустомели точно не люди, а питающиеся воздухом эфемерные создания».

— Я все не свыкнусь с приобретенным домом, милый Анатоль, — Софи отщипнула треть конфеты. — Здесь невыносимо грязно. Ты видел мозоли Джулии? Она их набила при отмывании кухни от сажи?

— Не видел, дорогая Софи. Но мое воображение нарисовало их с твоих слов, — Анатоль шлепнул рыбьими губами.

— Прежние хозяева были несусветными грязнулями, — продолжала Софи, отхлебывая из блюдца чай.

— Само собой разумеется. Чего еще можно ожидать от необразованных провинциалов!

— Они до черноты закоптили кухню. Все было черно: стены, потолок, печка. Шарль боялся на порог ступить.

— Такие люди достойны жалости, — «посочувствовал» Анатоль. — Ничто не привлекало их в жизни. Ничто познавательное и дельное не вызывало у них интерес. Дни напролет они предавались безудержному обжорству. Еще бы им кухню не закоптить! Ты видела портрет их молодого сына? Удручающее зрелище.

Я тихо зарычал. Люди не услышали предупреждения.

— Не представляю, как они обустроятся в Париже, — застонала Софи. — В столице Франции им особливо не развернуться.

Мои вампирские учителя их самих отправили бы в тот «Париж». А я выбрал другой способ мести. Пока пустоголовые захватчики поливали грязью мою семью, я занялся грабежом.

Мне не подошла ни одна вещь из гардероба Анатоля: все было узко и коротко. Но я не отчаивался. Я забрал шубы, плащи и шапки, а чуть позже, когда хозяева усадьбы и слуги погрузились в сон, продолжил облагораживание норы.

Домой я натаскал сполна перин, подушек, постельного белья, халатов, полотенец. Из библиотеки забрал любимые книги, рукописи и письма. Портрет я не взял, краска расползлась бы по холсту от сырости пещеры. Для душевного чаепития я прихватил красивый самовар с литой петушиной головой над краном, английский сервиз в синий цветочек и выгреб из кухонного шкафа в наволочку все пачки индийских и китайских чаев. Из хозяйственной мелочи я выбрал железную расческу, три заколки для волос, моток бельевой веревки, дамское карманное зеркало, ножницы, мыло и чернильницу. Перья для писательского труда я выщипал у гусыни, съеденной на десерт.

Следующим местом посещения значилось кладбище близ Сретенской церкви. Несколько ночей я обходил его кругом и не решался перелезть чугунную ограду, замечая одинокий темный силуэт графа Полунина. Из подслушанных бабских разговоров я узнал, что старый граф после трагической смерти дочери тронулся умом и стал приходить по ночам на кладбище в надежде встретить ее призрак.

Особенно морозной и вьюжной ночью на кладбище не оказалось живых душ, и я пришел проститься с близкими людьми. К отдаленной могиле Любоньки я свернул в последнюю очередь. Разбитый горем, я слышал только хлюпанье нечувствительного к запахам носа и стенания вьюги. Я стоял на коленях перед гранитным надгробием, держал в рукавицах букет комнатной герани, украденной из будуара Софи, и плакал, не вытирая слез.

Граф Полунин появился из метели, словно бесшумный неупокоенный дух.

— Где Любонька! Вы с ней знакомы? Окажите милость, позовите ее ко мне! — безумный старик узнал во мне привидение и двинулся навстречу, вытягивая из черного плаща костлявые руки.

Я сочувственно посмотрел на него. После трагедии граф начисто утратил сходство с процветающим человеком, которого я знал. Он осунулся, покрылся морщинами и облысел. От него сохранился один остов в чехле зачерственевшей кожуры.

Выпучив белесые глаза, старик забормотал что-то неразличимое.

— Напрасно вы ищите вашу дочь на кладбище, Кирилл Степанович, — я загудел протяжным голосом. — Душа Любоньки покинула бренную землю и улетела на райские небеса. Будьте спокойны. Она пребывает в нескончаемом блаженстве. А ежели вы хотите передать ей доброе слово, поставьте в церкви свечу за упокой ее души, и она услышит вас.

Старик ухватисто всмотрелся в мое лицо.

— Кириллушка! Куда же ты запропал, горемычный мой?!! — крики блуждающей среди надгробий графини Полуниной ускорили мое бегство.

— Вот ты где. Пошли домой, Кириллушка. А то закоченеешь на морозе. Никого тут нет, — старушка заботливо укутала мужа пуховой шалью.

— Как нет?!! — воспаленно закричал граф, — Я видал Тихона! Князя Таранского! Он сватался к нашей Любоньке! Помнишь? От него осталась четверть…

Оглядываясь, я споткнулся о занесенный снегом могильный камень и упал.

— Тебе привиделось, милочек. Тихон умер.

— Он говорил со мною, как ты, Пульхерья… — граф изъяснялся уверенно и связно. — А глаза сверкали во тьме, как у кошки. Провалиться мне в сию могилу, если он не тот упырь, что промышляет набегами по деревням. Да вот же он! Гляди!

Снова оглянувшись и увидел, что граф указывает на меня рукой, а графиня падает в обморок.

Я засветился, засыпался, спалился… Так сказал бы я себе в ваши дни. Тогда я лишь малость пожурил себя, прибавляя резвости на спуске к деревне. Вампиру нельзя показываться на глаза людям, знавшим его до обращения, если он не намерен в ближайшие минуты убить этих людей.

Вот и нарушен очередной вампирский закон. К этому мне не привыкать. Я постоянно нарушал всевозможные законы. И пока все обходилось. Может, и на этот раз все уладится?

Наступило рождество. За ним последовали разгульные святки. Деревенские жители веселились с ночи до утра. Ребятня каталась с гор. Молодежь устраивала состязания троек, плясала и пела. Ряженые ходили колядовать. Из домов тянулись ароматы сдобы, жареного мяса, птицы и рыбы, сладостей и фруктов.

Пока люди щедро угощали друг друга разными вкусностями, я бродил за околицей голодный и злой. Ночная гульба мешала пробираться во дворы незамеченным. Праздничную радость подпортило скверное отношение крестьян к одинокому несчастному вампиру.

«Где же их христианское милосердие?» — сетовал я, обходя гудящие от колядок деревни. — «Как будто не для них писано, накорми врага своего. Вот бы кто-нибудь в честь хлебосольных святочных дней зарезал молодого бычка или поросенка и выставил ведро крови на окраину. Все знают, что я живу с ними по соседству. Все чихвостят меня на чем свет стоит. И хоть бы одна православная душа преподнесла мне съедобный гостинец».

Наблюдая издали за счастливыми дружными людьми, я мечтал разделить с ними рождественскую радость. После недельных страданий, я рискнул присоединиться к колядующим. В пещере завалялись накладные бороды, усы и парики. Я нацепил самые лохматые из них, надел вывернутый наизнанку козий тулуп, баранью ушанку с привязанными к ней рогами косули, заплатанные штаны и валенки, освободил мешок от хвороста…