Дэвид Геммел - Мечи Дня и Ночи Страница 49

— Иду вместе с вами к Ландису Кану. Или без вас, разница невелика.

— Ставут с тобой?

— Нет. Он поехал обратно на север. Деревенские ушли с ним. Надеюсь, там найдется для них безопасное место.

— Таких мест нет нигде, — сказал Скилганнон.

— Киньон говорит, что жизнь — это путь в один конец, — пожала плечами Аскари. — Все когда-нибудь умирают.

— Не все, — заметил он с грустью.

Ставут хотел ехать с Аскари и испытал разочарование пополам с облегчением, когда она отказалась. Горечь разлуки смягчалась мыслью, что теперь он наверняка уцелеет. «Ох, Ставут, мелкая ты душа», — говорил он себе.

Солнечным днем он в сопровождении двадцати двух крестьян тронулся с горному перевалу. К изумлению и радости Ставута, джиамады не тронули его лошадей и не распотрошили его повозку. Скороход и Ясный так и стояли в загончике у кухни Киньона. Когда Ставут перелез через низкий забор, Скороход затрусил к нему, а Ясный притворялся, будто его не видит, пока хозяин не начал гладить Скорохода и чесать ему нос. Тогда Ясный мигом подошел и стал тыкаться Ставуту в грудь.

— Да-да, я обоим вам рад, — сказал купец. — Только не будем нежничать, это неприлично.

Утром, когда он взобрался на козлы, ему показалось, что мир изменился к лучшему. Товары, которые он вез в Петар, придется сбывать по дешевке в Сигусе, где он и покупал их, но этот убыток не грозит ему разорением. Гораздо важнее то, что он жив, здоров и может дышать свежим горным воздухом. Ему хотелось петь, и он запел бы, если б не бредущие за повозкой беженцы. Пока только Скороход и Ясный имели случай оценить его пение, хотя «оценить», пожалуй, не совсем верное слово. Ясный при звуках хозяйского голоса начинал громко пускать ветры. «Впрочем, это он, возможно, пытался мне вторить», — с усмешкой подумал Ставут.

— Я гляжу, тебе весело, — сказал сидевший в повозке Кинь-он. Он уже выздоравливал, но был еще слаб для пешей ходьбы по горным дорогам.

— Весело, да. Ты там не очень ворочайся — в повозке есть хрупкие вещи.

Несколько раз они останавливались отдохнуть. Одни селяне тащили свои пожитки за плечами, другие везли на тачках. Лошадям тоже доставалось — в фуру загрузили съестные припасы на десять дней. В одном месте Киньону пришлось слезть, а Ставут выбросил на дорогу самые тяжелые ящики, мешки и бочонки, но даже и тогда кони с трудом одолели последний подъем. Груз водворили назад и после привала двинулись дальше.

К вечеру первого дня они достигли наивысшей точки перевала и стали спускаться в лесистую долину, где Ставуту уже доводилось останавливаться на ночлег. Там, он знал, есть вода, хорошая трава, а в каменистой лощине можно разжечь огонь, невидимый даже вблизи.

Костров развели целых три, и путники стали устраиваться на ночь. К восходу луны в воздухе запахло поджаренной ветчиной, на сковородках зашипела яичница с ломтями хлеба. К Ставуту подошел молодой Арин, высокий и пригожий, но с подбитым глазом и рассеченной губой. Присев рядом на корточки, он осведомился:

— Долго нам еще быть в пути?

— Дней десять, а то и больше. Горные дороги трудные.

— А не опасно ли здесь?

— Безопаснее, чем в деревне, — пожал плечами Ставут, — но здесь, говорят, бродят беглые джиамады. Я встретил нескольких на пути сюда. Но на прибрежной дороге нам должны встретиться Легендарные. Если повезет, они проводят нас до самого Сигуса.

— Мы никогда еще не были в Зарубежье, — с тревогой признался Арин.

— Большой разницы нет. Там, как и здесь, одни пашут землю, другие торгуют. Сигус — город Легендарных, поэтому там, хвала Истоку, джиамадов нет и войны тоже.

— А они разрешат нам остаться?

— Наверняка, — сказал Ставут, но в душу его закралось сомнение. Народ Алагира чужих не любит.

Рядом с ними, кряхтя, расположился Киньон.

— Рана сильно болит, — пожаловался он, — но уже заживает.

— Это хорошо, — рассеянно отозвался Ставут, все еще размышляя, не напрасно ли он обнадежил Арина.

— Ты как еду думаешь добывать?

— Кто, я?

— А вожак у нас кто ж? Ты.

— Ну уж нет! Я вам просто показываю дорогу. Какой из меня вожак?

— Послушай меня, парень, — подался к нему Киньон. — Эти люди сильно напуганы. Одни были ранены, другие лишились близких. Теперь они бросили свои дома и подались в Зарубежье, в чужие края, где идет война. Им надо хоть на что-нибудь опереться. Тебя они знают, Ставут. Ты им по душе. Не отказывай им в утешении. Ты у нас единственный, кто знает дела и обычаи Зарубежья. Они верят, что ты благополучно доведешь нас до места.

— Знать бы еще, где оно, это место. — Ставут понизил голос, глядя на собравшихся у костров крестьян.

— Все равно, они верят в тебя. И я тоже верю.

Ставут задумался. Ответственности за других он всегда избегал. В бытность свою моряком он дважды отказывался от капитан-ства, а когда служил в городской страже Сигуса, увиливал от высоких постов. Но сейчас, рассудил он, дело иное. В пути они пробудут всего десять дней, а там уж он воспользуется своей дружбой с Ала-гиром и как-нибудь да устроит крестьян. Тогда он снова будет свободен. Пусть себе считают его вожаком, кому от этого худо?

И все-таки червячок сомнения продолжал точить его душу. За свою жизнь он успел узнать, что Судьба любит пошутить и что чувство юмора у нее извращенное. Киньон смотрел на него выжидательно, и Ставут вздохнул.

— Будь по-твоему, Киньон. Я согласен быть вожаком.

— Вот и молодец. — Киньон, морщась, поднялся на ноги. — Ты об этом не пожалеешь.

«Уже жалею», — подумал Ставут, и мир вокруг заволокли черные тучи.

Уже не раз в своей молодой жизни он принимал неправильные решения, но никогда еще последствия не давали о себе знать так быстро. Киньон отправился к односельчанам с благоприятной вестью, а новоявленный вожак пошел взглянуть на своих лошадей. Подойдя, он увидел, что они чем-то напуганы. Скороход с прижатыми ушами и глазами навыкате рыл землю копытом, Ясный тоже не находил себе места. Ставут не распряг их, а повозку поставил на тормоз.

— Ну-ну, — стал уговаривать он. — Не волнуйтесь, ребятки, сейчас овса дам.

В этот миг закричала одна из женщин. Скороход попытался встать на дыбы, и повозка зашаталась. В лагерь вошли джиама-ды — трое с севера, четверо с юга. Селяне сбились в кучу. Оружия ни у кого не было.

При луне Ставуту показалось, что он узнал зверя, шедшего во главе — здоровенного, отчасти медведя, должно быть. Это с ним Скилганнон разговаривал в той пещере. Как же его звать-то, провалиться бы ему в семь преисподних?

Зверь подошел к самому большому костру и проворчал:

— Кто главный?

Крестьяне, когда первое оцепенение прошло, стали показывать на Ставута.