Вера Огнева - Нестрашная сказка. Книга 3. Страница 5

Прокла жила где-то на отшибе. А как же иначе. Сроду лекари селились поодаль. Зачем лишние глаза? Зачем праздные уши? Что увидят, что услышат, не поймут. Или поймут по-своему, истолкуют задом наперед, как подскажет дремучая темень в голове. И гореть дому ведуна вместе с сушеными травами и лягушками. Ишь! Извести мою скотину хотел…

Гуго видел в темноте плохо, да еще быстро устал, тело пока не набралось прежней силы. Шел одной упрямой волей, даже не зная точно, дышит еще колдушонок у него на закорках, или уже все. Когда оказался на задах деревни, за гумном, за дальними овинами, понял, что заблудился. Захотелось взвыть. Силы, где вы? Где взять воздуха, который только колется в груди, а не дается. Где эта клятая лекарка? Куда могла запропаститься ее землянка? Леший ее утащил?!

— Руку дай.

Голос прошелестел будто из самого средоточия мрака, из какой-то темной кудели. Гуго сообразил, что глаза закрыты. И эта самая кудель ему мерещится. Глаза открыл и увидел перед собой женщину. Вернее неясный силуэт. Но послушался.

Рука оказалась неожиданно твердой. Сухая ладонь ухватила его за пальцы и потащила, только ноги успевай переставлять, да следи, чтобы колдушонок головой об забор не цеплялся.

Дом у Проклы оказался не таким уж маленьким. Если только тьма не шутила свои шутки. Последние шаги дались кое-как. Колдушенка Гуго почти что сбросил на топчан, и привалился рядом.

— Посвети мне, — попросила Прокла.

Не приказала, не крикнула, как вроде должна вести себя разбуженная среди ночи ведьма. Именно, что смиренно попросила. Уже слегка отдышавшись, Гуго перенял у нее глиняный подсвечник с толстой свечой и поднял повыше.

Он, пока бродил в темноте, представлял себе лекарку старухой с седыми космами, запавшим ртом и крючковатым носом. А оказалось: женщина одних с ним лет с тонким усталым лицом и ловкими руками. Она сама без посторонней помощи так переложила парня, что рана оказалась вся перед глазами. Большая, наверное, в полпальца шириной, осклизлая. Запах о себе напомнил тут же, как открылись края и потек гной.

— Плохо. Ты речь понимаешь? — обернулась лекарка к Гуго.

Тот кивнул, поднял свободную руку и перевернул большой палец вниз. Умрет?

— Знать бы, что с ним случилось.

Гуго очень похоже оттянул тетиву невидимого лука. Лекарка кивнула.

— А когда?

И вот попробуй объясни… Гуго выхватил из холодного очага уголек и написал на стене слово год. Прокла только беспомощно пожала плечами. В попытке объясниться Гуго открыл рот, но исторг только рычание. Прокла вдруг махнула рукой.

— Ты кивай. Давно в него стрела попала? Месяц? Нет. Полгода? Нет. Меньше? Больше? Год? Ой, плохо. Если за это время не умер и не выздоровел, значит, наконечник там. Надо вытаскивать. Ты одной рукой держи свет, а другой, ему ноги. Он вроде в беспамятстве, а как станет больно, начнет биться, себе навредит.

И все это будто уговаривая.

Хитро изогнутая толстая проволока прокалилась над пламенем и остыла. Ведунья приложила кончик себе к руке, после чего осторожно начала шарить в ране. Колдушенок дернулся и застонал. Гуго показалось, что внутри у того что-то звякнуло. Так и есть. Проволока зацепила наконечник и потянула. Тут уж пришлось налечь на парня всем телом. Того выгнуло дугой. Заорал, захрипел, зашелся булькающим кашлем.

— Держи! — Крикнула Прокла и дернула на себя проволоку. Та выскользнула из раны, а вот наконечник застрял. Женщина ловко подцепила его концом инструмента и вытянула таки наружу. Следом хлынул зловонный гной и кровь. Много крови. Тело парня дернулось последний раз и замерло.

Гуго чуть не взвыл. Показалось, будто — все, конец. Лекарка, однако, рук не опустила, схватила со стола длинную полосу ткани, макнула в горшок с каким-то варевом и начала запихивать в рану, туго забила ее так, что кровь перестала сочиться, и только тогда отступилась.

Сердце Иолантиса стучало мелко-мелко. Но стучало.

Пока.

Гуго привалился к стене. Усталость скрутила такая, будто камни ворочал. Хозяйка тоже присела. Руки ее мелко дрожали. Вроде плевое дело — проволокой пошуровать — а высосало до донышка!

— Ы-ы-ы? — попытался задать вопрос Гуго.

— Не знаю, — пожала плечами Прокла. — Истощал сильно. Лечили плохо, били. Не знаю. Накрой его одеялом, вон лежит. К утру не отойдет — выживет.

Хозяйка ушла в дальний угол. Там у нее стоял еще один топчан. Она недолго повозилась что-то приговаривая, свернулась калачиком, натянула на плечи одеяло и затихла. А Гуго остался над умирающим Иолантисом.

Уходила надежда — единственный человек, который мог бы ему помочь. Гуго нащупал под одеялом безвольную холодную руку парня.

Выживи. Я тебя прошу. Великие силы, помогите ему. Помоги ему, Небо.

Под утро уже на рассвете навалился тяжелый как замшелый валун сон. Хоть пальцами глаза держи. Гуго почему-то казалось, как только он уснет, парень перестанет дышать. Вот и сидел, таращась в серый сумрак. В окошке засветлело. По полу пробежала мышь. Далеко в деревне заголосил петух…

… рукав белой полотняной рубахи двигался как бы сам по себе. Руки в нем не было. Вообще тела в рубахе не было. Но она жила, шевелилась. Рукава разлетались и вздергивались. Больше того, Гуго точно знал, кто в ней. Знал и ненавидел. Рубаха вдруг пошла винтом, взвихрилась и полетела выше и выше к небу и дальше по синему полю — чайкой…

Страх подбросил Гуго. Он проснулся, понимая, что дал слабину, прозевал и ничем уже не помочь.

Худой как весенний суслик Иолантис лупал глазами и бессмысленно улыбался. В дальнем углу колодой спала уставшая Прокла.

Жизнь продолжалась.

2

— И что мы тут делаем?

— В данный момент?

— Вообще. Я хочу знать, за какими демонами мы сюда притащились?

Хорошо, что над головой полоскался навес, иначе дурное солнце уже прожгло бы в их головах дырки. Лекс в просторной белой тоге возлежал на широком, цветастом ковре, Энке метался по пространству, ограниченному тенью, и бушевал.

Вокруг простирался порт. С одной стороны сияла бухта, обсыпанная мелкими зелеными островками, посередине которых торчали причудливые скалы, с трех других — людское кишение. Тюрбаны башенками, тюрбаны тыковками, пагри, дастары, банданы, головные накидки, еще какие-то кундюкалки — призванные служить головным убором, и все это самых разнообразных цветов. Дхоти, лунги, чудридары, шальвары, паджи… Пространство кроме того вмещало в себя огромное количество коров, коз, кур и прочей мелочи. И ни одной женщины. За то грязь по истине мифологическая!

Друзья прибыли в Ваджамандрипур накануне поздно вечером. Морем. И переход-то был всего-ничего — дней десять — но качкой, отвратительной едой и душной сыростью вымотал до невозможности.

Шаланда бросила якорь в виду берега. Мгновенно образовавшаяся ночь залила пространство китайской тушью. Знакомцев в городе ни у того, ни у другого как-то не случилось, вследствие чего они остались ночевать на судне, привычно скрючившись в гамаках, чтобы утром, прихватив пожитки, сойти на твердь.

Лекс шествовал, придерживая полу белой тоги. Одетый в короткие штаны, Энке шлепал за ним, взвалив на плечо баул с манатками.

Весь морской переход Лекс простоял на четвереньках над клюзом, а Энке — соответственно, над товарищем. Оба извелись. Один от морской болезни, другой от беспокойства.

Раньше такого с Лексом не случалось. То есть, любая качка была не по чем. Сказалась травма: три месяца полного беспамятства, потом три — неподвижности, и полгода медленного выздоровления.

Он заново учился всему: есть, пить, говорить и ходить. Пока однажды не понял, что если не уйдет в первый попавшийся поиск, сойдет с ума от пустоты. Была работа, было подчинение смыслам, он пустоты не чувствовал. Не стало работы, навалилась тоска. Иногда ему казалось, что он уже никогда не сможет войти в переход, но так же точно он знал, что попытается. Пусть попытка окажется фатальной. Лучше полное ничто, нежели выхолощенное существование калеки.

Махатма Мита его почти даже и не отговаривал. Прикинул что-то, потер ладошки, приложил ко лбу своего любимого ученика и сказал: " А, давай. До пункта назначения всего один короткий переход, потом неделька морем, потом с месяц в джунглях, и можно возвращаться". До перехода проводил лично и лично убедился, что Лекса в нем не зажевало. И такое случалось. Кто ж знал, что в пути его скрутит морская болезнь? А хоть бы и знали, Лекс бы все равно пошел.

До прибрежной деревеньки на Шри Ланке, в которую Манус Аспер попал прямиком, можно сказать, из больничной палаты, Энке добирался другой дорогой. Ему при Лексе разрешили оставаться, только пока тот находился в полной беспомощности. Дальше терпеть энергетическую аномалию в Горних высях не стали, и джинну вежливо указали на дверь. То есть иди, и не просто иди, а по вектору. Видишь тихий мирок? Все там благостно, все замечательно. Людей нет, даже сухопутных животных никаких. Мир в начале творения. Одни рыбы в воде плавают. Зато и воды и рыбы много. Не хочешь? Махатма Мита сочувственно покачал головой: тогда тебе одна дорога — учиться.