Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — король Страница 5

— Я бы не назвал то место раем, — ответил я. — Хотя там и весьма тепло. Очень даже тепло! Так тепло, что рай уже и не совсем рай… К сожалению, по доброй или недоброй воле, однако оба тогда остались в том не совсем райском месте, хоть там и тепло. И зимы не бывает, надо же… Оба живые. Не знаю, насколько здоровые, но телами да, весьма даже.

Наступило короткое молчание, в кабинете повеяло холодом. Может быть, это и тайна, но двое из самых сильных монахов однажды отправились за стену и там исчезли, не подав о себе вестей.

Когда спустя дни отправили целую группу на их спасение, вооруженную до зубов, из той группы вернулся только один, приполз обгорелый и умирающий, успел сообщить, что те сверхмогучие братья не погибли, а перешли на сторону Зла.

Это было так дико и невероятно, но поверить пришлось, потому отцы Храма в страхе запечатали вход самыми крепкими святыми молитвами, а потом с каждым годом укрепляли как этот вход, так и стены на всех нижних этажах.

Отец Ромуальд наконец сказал резко:

— Не может такого быть!

Я повернулся к священнику, у которого манеры викинга лезут из всех щелей.

— Почему?

— Оба знают многие из наших тайн, — проговорил он, щеки на глазах побледнели и ввалились, подчеркивая выступающие скулы. — Это было бы крахом многих наших… Брат Александро к тому же помогал отцу Кроссбрину усиливать святую защиту стены… Он знает о ней слишком много.

Отец Кроссбрин поджал губы, глаза из-под нависших бровей метнули молнию.

— Знаете ли, — проговорил он сухо, — брат паладин наговорил слишком много невероятного. Тем более брат Сигизмунд, которому мы верим свято, подтвердить не может.

— Сигизмунд был без сознания, — пояснил я. — Временно. Но весьма.

— Тем более!

Они заговорили между собой, я ощутил нарастающий гнев, опять все утопает в бессмысленных дискуссиях.

— Отец Кроссбрин, — сказал я медленно и сквозь зубы, — а могу ли я поинтересоваться…

Он ответил враждебно:

— Сделайте милость.

— Если я правильно понял того черного монаха, — сказал я, — брата Александро… так его зовут?., он был, если верить его поганым словам, вашим ближайшим и доверенным помощником?

Он отрезал с неприязнью:

— Всего пару месяцев! И что?

— Да так, — ответил я. — Он говорил про какой-то камень в стене.

Он насторожился, сказал резко:

— Что вы плетете? При чем тут камень?

— Если его вытащить, — пояснил я, — а то слишком уж расшатался… можно в нише что-нибудь поискать… Сейчас попытаюсь вспомнить, где этот камень, по словам черного монаха. И что там спрятано…

Его лицо разом побелело, он почти прошипел:

— Умолкните! Это не имеет никакого отношения к разбираемому делу.

— Точно, — согласился я, — это я так просто. Поэтическая метафора. Есть во мне такое возвышенное. А вы точно стихов в вашей очень далекой молодости не писали?.. Может быть, стеснялись и прятали от глаз старших братьев?.. За камнем в стене?

— Брат паладин…

Я прервал:

— Как я понял, вы хотели сказать, что верите моим словам истово и безоговорочно, но скромность вам мешает признать это открыто и вот так у всех на виду?

Аббат, отцы Ромуальд, Мальбрах, Ансельм и все остальные смотрели на Кроссбрина с недоумением, а он, тяжело вздохнув, произнес сломленным голосом:

— Да, после тщательного размышления я пришел к выводу, что брат паладин говорит правду. С той стороны нашу защиту ломали бывшие наши братья Александро и Серекд, некогда продавшие души дьяволу. К счастью, брат паладин каким-то образом сумел их…

— Обезвредить, — подсказал я.

— Да, обезвредить, — согласился он с неохотой. — Надеюсь, навечно. Так что наш Храм в безопасности.

Отец Ромуальд покачал головой, лицо его оставалось озабоченным.

— Вряд ли. Вы это знаете, отец Кроссбрин.

— На долгое время в безопасности, — уточнил отец Кроссбрин. — Достаточное для.

Я пошевелился, они посмотрели на меня, я сказал мирно:

— А вы учитываете, что там на Дне тоже знают о Маркусе? И готовятся по-своему?

Отец Ромуальд спросил с настороженностью:

— Конечно, готовятся. Но вы знаете, как?

— Есть намеки, — ответил я. — Они хотели бы уничтожить вас всех до прилета Маркуса. Чтобы потом не гоняться за каждым в отдельности по всем оруиненным землям.

Отец Форанберг, дотоле молчавший, прогудел мрачно:

— Значит, у нас остаток зимы и весна.

— Но это не значит, — напомнил я, — что ударят в последний день. Удар будет нанесен, когда расшатают защиту. А это может быть и завтра.

Отец Ромуальд буркнул:

— Хорошо, хоть не сегодня вечером.

Сигизмунд, дотоле скромно помалкивающий, сказал чистым ясным голосом:

— Это точно не сегодня. Там остались одни рабочие.

Наступило долгое молчание, наконец отец Бенедерий словно очнулся от глубокого сна или обморока, вздохнул и проговорил слабо:

— Хорошо, брат паладин! Если у присутствующих нет серьезных вопросов, попрошу братьев отвести вас в келью и обеспечить отдыхом. Смотритесь вы весьма… измотанным.

— Еле на ногах держусь, — признался я. — Что поделаешь, возраст… Это Сигизмунду хорошо, на целых две недели моложе!

Глава 3

Монахи окружили нас тесной группой, но Сигизмунда вскоре утащили в другую сторону, а меня провожали до самой кельи. Я заметил и отца Кроссбрина, но тот идет в сторонке, всматривается в меня достаточно встревоженно, стараясь не показывать виду, что взволнован, но когда монахи распахнули передо мной дверь, сами оставшись в коридоре, он неожиданно шагнул за мной следом и плотно закрыл за собой.

Я с любопытством всматривался в его лицо. Он старается выглядеть как всегда сурово и непреклонно, однако сейчас на лице сильнейший стыд и вполне понятный страх.

— Брат паладин, — произнес он настолько тихо, что даже самые чуткие уши по ту сторону двери ничего не уловили бы.

— Отец Кроссбрин, — ответил я с подчеркнутым равнодушием.

— Брат паладин, — сказал он еще тише, — я хотел спросить…

— Спрашивайте, — ответил я со всей любезностью.

— Я только хотел узнать, — проговорил он с трудом, — тот черный монах… продавший душу…

— Брат Александро?

— Да, — почти прошептал он, — что-то еще говорил?

Я отошел к противоположной стене, отец Кроссбрин покосился на дверь и с облегчением последовал за мной.

— Ничего особенного не сказал, — ответил я с небрежностью урожденного аристократа, у которого предков больше, чем у стегоцефала позвонков в хвосте. — Что мне нравится в монастырских уставах, так это понимание натуры человека. Не находите?