Эва Бялоленьская - Ткач иллюзий Страница 50

Камушек осторожно ткнул палочкой плывущее чудо-юдо. Моллюск почернел и свернулся в клубок. Через пару минут он распрямился, одеялоподобное тельце еще сильнее пошло волнами и вдруг изменило цвет на красный. Пятнышки, по контрасту, стали еще ярче. Лисичка сидела на берегу прудика, с любопытством приглядываясь к происходящему. Вдруг, прежде чем мальчик успел понять, что происходит, она кинулась в воду явно с намерением поймать интересную «игрушку». Удивленный Камушек только смотрел, как дракончик увлеченно ловит в помутневшей воде разноцветного моллюска, который пропал где-то среди придонного мусора. Он ожидал увидеть испуг, метания, бегство из этого ужасного мокрого места. Прудик был мелкий, так что Лисичка сидела в нем, почти по шейку погрузившись в воду. Она утратила интерес к моллюску и оглядывалась по сторонам, заинтересовавшись новой ситуацией. Подняла лапку и шлепнула прутик, плававший на поверхности воды. Застригла ушками, широко раскрывая темно-красные, точно две вишенки, глазки. Камушек увидел, как она сунула головку под воду, чтобы выловить что-то со дна. Глотнула воды, быстро вынырнула, пару раз чихнула и отряхнула уши от влаги. Глянула на мальчика и снова шлепнула по луже, точно приглашая в игру. Пожиратель Туч в подобной же ситуации уже давно сидел бы на вершине пальмы, как можно дальше от моря, и исступленно сушился бы. Камушек решил, что пора закрыть рот и перестать изображать дурака. Он осторожно плеснул на малышку, показав ей язык и чуть дыша — так выглядел драконий смех. Она фыркнула и облизнулась, щелкнула маленькими зубками, пытаясь поймать его пальцы. Он показал Лисичке, как задержать дыхание, а потом нырнуть, постепенно выпуская серебристые пузырьки воздуха в глубине. Она легко следовала его примеру. Эта невинная игра, однако, была неожиданно прервана.

«Вытащи ее!!»

Пожиратель Туч был взъерошен, точно щетка, и потрясен до глубины души, как будто застал приятеля за убийством ребенка. У него на морде было такое выражение, что Камушек на всякий случай тут же выловил Лисичку из лужи. Взбудораженный Пожиратель Туч мог сотворить какую-нибудь глупость, например пустить в ход зубы, как он уже раз сделал. Потом ему, конечно, было бы очень жаль, и он всячески выражал бы свое раскаяние, но что проку, если уже нет руки или какой-нибудь другой части тела?

А между тем Лисичка была совсем не в восторге оттого, что ей прервали интересную игру. Едва ее поставили на сухой песок, как она тут же прыгнула обратно в воду так стремительно, что брызги полетели во все стороны. Камушек глянул на Пожирателя Туч и беспомощно развел руками. Лисичка резвилась в воде, а ее брат смотрел на нее со страхом и изумлением на морде.

«Что она творит?» — глупо спросил он.

«Купается», — ответил Камушек, пожав плечами.

«Но ведь… она МОКРАЯ!»

«Видно, ей нравится. А почему, собственно, драконы не любят воды?»

Пожиратель Туч с отвращением отряхнулся и лег на песок, не отрывая глаз от сестры.

«Не знаю. Просто вода — это плохо. Утонуть можно».

Между тем Лисичка выгребла из лужи какое-то полупрозрачное созданьице с множеством отростков, вылезла из воды и с огромным увлечением поволокла свою добычу по песку. Мокрая шерсть слиплась, и маленькая драконша выглядела, как промокший крысенок.

«Маме это не понравится», — мрачно сообщил Пожиратель Туч. Камушек посмотрел на него и снова пожал плечами. Наверное, дракон был прав, но что бы ни случилось, отменить это уже нельзя. По мнению Камушка, не стоило беспокоиться. Что плохого, если Лисичке нравится купаться?

Лисичка открыла воду так, как человеческий ребенок открывает для себя прелести лазанья по деревьям или охоты за змеями в пойме реки — развлечения, привлекающие риском и, прежде всего, запрещенные взрослыми. Книжки, которые в свое время читал Камушек, содержали много сведений о драконьей расе. Большинство нашло подтверждения в наблюдениях самого Камушка, другие он проверил и исправил, а некоторые оказались полной ерундой. Но одно утверждение повторялось с постоянством, достойным удивления: все драконы панически боялись воды и ненавидели ее. Они не умели плавать и презирали такое умение. Пожиратель Туч за все сокровища мира не перешел бы речку вброд. Он даже в лужу не ступил бы, а каждый дождь был для него личной тихой трагедией. Коготь, Ласка и Безумец тоже вполне соответствовали этой норме.

Лисичка же оказалась абсолютным исключением. Малышка, точно издеваясь над всеми научными теориями, лезла в каждую встречную лужу, приводя в отчаяние родителей и брата.

«Коготь и раньше меня избегал, демонстративно делая вид, будто я не существую. Это было хорошо уже потому, что он не пытался меня сожрать. Но теперь я не вижу ни Ласки, ни Лисички, что очень печально. Коготь и Ласка думают, что это из-за меня их дите ведет себя так странно и совсем не по-драконски — как утверждает Пожиратель Туч. Якобы я ей подавал дурной пример. Человек, развращающий дракона! Это был бы первый случай на свете.

Так что из всего общества у меня остался только один Пожиратель Туч. Я вижу, как он пробует примирить семью и нашу дружбу, и знаю, что это нелегко.

Возможно, я и в самом деле неподходящий товарищ для молодого дракона. Но разве дракон — подходящий приятель для подростка? Каждый из нас в чем-то немного уступил, немного изменил свои привычки, и мы встретились где-то посередине пути. Пожиратель Туч носит одежду, когда принимает человеческий образ, а я стараюсь примириться с тем, что у него малопочтительное отношение к чужой собственности и что он ест сырое мясо, когда только представляется такая возможность.

Ласка наверняка предпочла бы, чтобы я вернулся домой и никогда больше нога моя не ступала на Драконий архипелаг, а уж тем более — на Остров Когтя. Отец Пожирателя Туч явно охотнее всего переправил бы меня по ту сторону Врат Существований. Но дело в том, что я уже не в состоянии расстаться с Пожирателем Туч, во всяком случае, это далось бы мне очень нелегко. Слишком долго мы были вместе и слишком сжились. Нас многое объединяло, и понимали мы друг друга даже чересчур хорошо. Когда Белобрысый следил за нашими „разговорами“, они его очень удивляли. Мы умудрялись договариваться с помощью странной смеси образов, воображаемых знаков письма, запахов, а также чувств. Правила такого свободного обмена мыслями изменчивы. Мы с Пожирателем Туч развлекаемся, находя новые понятия и способы выражать некоторые вещи. У Белобрысого голова шла кругом. Он сдался, пробуя нас понять. И сказал, что с тем же успехом мог бы пытаться постичь язык воды и ветра.

Если б мне пришлось теперь расстаться с Пожирателем Туч, мне бы его очень не хватало. Я всегда был очень одиноким ребенком. Мои отношения с ровесниками в Пригорках ограничивались тем, что более сильные отбирали у меня игрушки, а слабые просто от меня удирали. Я долго обвинял в этом свое увечье, пока, в конце концов, до меня дошло, что причина кроется не в глухоте, а в таланте. Дети точно так же, как маленькие зверушки, инстинктивно избегают тех, которые не такие, как они, „другие“. Вот так я вырос и стал одиноким подростком, очень велика была вероятность, что со временем превращусь в хмурого, неприятного нелюдима. И дело было совсем не в глухоте, из-за которой мне было трудно найти общий язык с людьми. Я прожил в Змеиных Пригорках двенадцать лет. Это большое селение, у него имеются даже несмелые попытки стать городком. Но жители его еще обеими ногами увязли в темных веках. Я уверен, что они до сих пор верят в домовых и таящихся в трясинах болотных демонов. И в то, что белые змеи выпивают молоко у коров. Когда местные ребятишки уже заканчивали учебу — а надо сказать, что в Пригорках имеется учитель, который обучает детвору основам письма, счета и рассказывает им немного из истории империи, — я только начинал учиться. В Змеиных Пригорках тринадцатилетний подросток уже должен знать основы какого-то ремесла, уметь работать в поле наравне с взрослыми и вообще иметь достаточно четкое представление о своей будущей жизни. Так что ни один из этих солидных пахарей и скотоводов не мог уважать здорового парня, который не умеет взяться за серьезную работу, а только горбится над книжками или часами сидит неподвижно, а вокруг него появляются какие-то видения — стыд, срам и мерзость сплошная. Я был попросту иным.