Войцех Жукровский - На троне в Блабоне Страница 51

Грузный и плотный, он поднялся неожиданно легко и дернул за подкову, подвешенную на проволоке; в коридоре расчирикался звонок. Мы молча слушали.

Двери распахнулись с треском, влетели бульдоги.

— Пан Директор, вызывали? Обвиняемый оказал сопротивление?

— Обыскать его!

У меня с плеча сорвали сумку, вывернули карманы. Фонарик, початая банка с коричневым содержимым, два пера, платок не первой свежести. Маленькая Мышикова рогатка и несколько туго скатанных трамвайных билетов — боеприпасы для рогатки. Было и несколько страниц текста, благо сочли, что в помятые бумажки завернута банка. Так их и оставили — прилипшими ко дну.

— Что в банке?

— Попробуйте. — Я подсунул им под нос желеобразное содержимое.

— Яд? Чтоб отравлять колодцы? — всполошился стражник.

Да, клевета принялась, пустила корни.

— Оставьте ему, — снисходительно разрешил Директор. — Бумагу и ручки тоже… Намарает чего-нибудь, всегда используем против него. Если это яд, у него есть выход, может бежать на тот свет. А коль непризванный предстанет пред господом, господь с ним рассчитается…

В его голосе сгустком клокотала ненависть, мне сделалось холодно. Какое новое испытание изобрели для меня? Он уже вознамерился отдать распоряжение, как вдруг в коридоре раздался выстрел, звон разбитого стекла, потом крики и топот. Кого-то ловили или от кого-то бежали?

— За мной! — крикнул Директор и бросился к дверям.

В коридоре темень, крики слышались наверху, на лестнице, а может, и с чердака. Бульдоги заходились от лая:

— Держи его! Держи! Держи!

Директор значительно глянул на Хитраску, она услужливо кивнула, последит-де за мной. Мы остались одни.

— Что ты здесь делаешь, Хитраска?

— Работаю. Всю свою жизнь я тяжко работала, — скромно прошептала она. — Вы узнали меня, а прошло столько лет…

— Ты совсем не изменилась… Пожалуй, глаза погрустнели.

Она протянула ко мне обе лапки, с чувством обняла. Ее узенькая мордочка потерлась о мою колючую, давно не бритую щеку. Зарыдала без слез. Шерстка пахла увядшей сиренью.

— Какие прекрасные были времена! Какие добрые люди! Сколько надежд, веры, что все удастся, исполнится…

Вдруг она оттолкнула меня и голосом гувернантки распорядилась:

— Ты должен бежать. Они тебя замучают!

— А ты? Что будет с тобой, Хитраска?

— За меня не беспокойся. Упаду в обморок! Я теперь научилась падать в обморок по мере надобности…

Она повесила мне на плечо сумку. Я хотел открыть окно.

— Не сюда! Потом открою, пущу погоню по ложному следу, уж побегают с фонарями по парку! Директор велит отстегать бульдогов за отсутствие бдительности!

— Нас видят! Донесут!

— Погасим свет! А теперь помоги мне!

Она возилась со столом, стараясь приподнять и отодвинуть. Я подбежал, толкнул изо всех сил. Погоня уже возвращалась.

Стол, как бы насаженный на ось, повернулся, открылся черный лаз, железные скобы постепенно исчезали во мраке.

— Быстрее! Немного спустишься, поддержи стол плечами, помоги задвинуть на место, — задыхалась она. Все-таки сказывался возраст уставшей от жизни Хитраски. — Это тайный ход для бегства самого Директора, он все предвидит… Ты молодец, не отдал Книгу! Они бы все подделали, нашпиговали ложью…

Понемногу, пыхтя от напряжения, я водворил стол на место. Перед самым моим носом топтались лапки в высоких сапожках на кнопках, я был бы не я, если бы перед уходом во мрак не погладил ее на прощание.

— Спасибо! Прощай, Хитраска…

И нагруженный бумагами стол, тяжелый, как жернов, мягко встал на свое место, закрыв потайной ход.

Я начал осторожно спускаться, нащупывая ногами ржавые железные скобы. До меня все еще доносились ее беспокойные наставления:

— Только не попадись! Будь осторожен! Осторожен!..

Она говорила еще что-то, но я уже не расслышал. Меня охватило чувство огромной благодарности. Почему она оказалась у Директора, ведь давно уже хозяйничала у старого каноника, где ей так славно жилось… Занавесочки на окнах, пеларгонии в зеленых горшочках, ежедневно птица на обед… Обеспеченная осень жизни… Я не знал лисы, которой бы так повезло.

Довольно ровная дорога успокаивала, ведь имеет же этот туннель выход, возможно, он ведет за оборонительные стены, на берег Кошмарки? Фонарик я погасил. Надо экономить свет. Чувствовал себя все увереннее, даже насвистывал от удовольствия — ха, удалось бежать.

Вдруг коридор оборвался, кирпичная дорожка под моими ногами исчезла, и я с отчаянным криком полетел вниз. Мгновение я удерживался за край, но пальцы разжались — за скользкие кирпичи невозможно зацепиться, — и я съехал в глубокий колодец. Пока поднялся, вытер ободранные колени, горсть гравия посыпалась мне на голову, словно кто-то прощался навсегда согласно погребальным обычаям.

Я на минуту включил фонарик. Стены отвесные, никакой надежды выбраться из ловушки. Колодец на дне немного расширялся, наклонные стены отталкивали. Фонарик едва светил, я попытался ощупать камни. Я находился в водосборнике, куда стекала вода из коридора, где кто-то потрудился убрать решетку, закрывавшую колодец. Рядом со мной из песка щерил зубы череп и, словно поблекшие стебли, торчали ребра того, кто упал сюда до меня, верно, несколько лет назад… Вот и ответ на вопрос: что со мной будет? Ничего особенного — как и мой предшественник, погибну, к облегчению многих. Может быть, тот бедняга оказался счастливее и сразу свернул себе шею, а не умирал долго голодной смертью.

Я сел на влажный песок, нанесенный водой. Обхватил руками колени. Затылком прислонился к холодным камням. Помощи ждать не приходилось. Обречен. Судьба должна свершиться, жаль, моя гибель минет бесследно. Ни то ни сё: жил, больше не живет.

Весь наш поход с самого начала показался мне обреченным на неудачу. Что может сделать горстка честных людей против организованного насилия, против хитрости акиимов, жестокости Директора, против армии бульдогов, вооруженной стражи, специальных отрядов у ворот и в замке, множества доносчиков, осведомителей, целого муравейника рьяных дураков, жадюг и маленьких иуд, свои доносы начинающих словами: „Считаю своим гражданским долгом сообщить, что…“

Много их, готовых, как гончие, идти по нашему следу, и даже не ради денег, а ради похвалы, одобрительной усмешки на узких губах вышестоящего, лишь бы подладиться. Хотя власти всегда презирают тех, кто готов продать все, и совесть в том числе.

А кто же такой Директор, если он и вправду стоит „во главе“? Возможно, над ним тоже есть кто-нибудь, а еще выше — другие, глубоко законспирированные, и я, не ведая всех взаимосвязей, доверялся им, строил предположения, развивал планы, мечтал? Они, нераспознанные, с достоинством восседают, окруженные всеобщим уважением, каковое подобает оказывать людям науки, экспертам, знатокам проблемы: как ускорить разложение королевства. Холодно взирают они на толпы, потрясаемые то отчаянием, гневом, то взрывом надежды, энтузиазма, слепой веры. И потирают руки в удовлетворении, что блаблаки сами себя хватают за горло, душат друг друга и рьяно трудятся над разрушением собственного государства.