Елена Асеева - По то сторону Солнца. Часть вторая Страница 58

Родном, кажется и самому Камалу Джаганатху, неожиданно вспомнившем об этом. И тогда как-то враз плотная темнота сменилась на оранжевую туманность, где в клейких, тягучих парах, наполненных скоплениями газов, плазмы и пыли, в виде волокнистой структуры отдельных струй предстал огромный глаз. Его плоская форма глазного яблока, с лиловой радужкой и овально-растянутым, синим зрачком, показалась принцу не просто близкой, родной, а прямо-таки принадлежащей ему и точно оброненной в этих густых оранжевых парах. Глаз сейчас не тонул в самой туманности, не создавал газо-пылевую глобулу, а смотрелся совершенно живым. Отчего чудилось еще миг и на него враз наползет розовое веко сначала сверху, затем снизу известив о существовании, родственности Камалу Джаганатху, как и язык людоящеров, который имел отличительную особенность — делал ударение на последний слог слова, а потому и слышался как выделяющий согласные буквы.

Чувство тоски, боли, безысходности заполонило весь диэнцефалон юного принца, авгура, ссасуа негуснегести, Камала Джаганатха. И это чувство было родственно острой потери, пониманию, что ушедшее невозможно вернуть, а наступающее еже мгновенно будущее хоть и будет твоим, не сумеет принести забвения, успокоения.

Это чувство потери, тоски, осознания невозможности возврата былого не просто связанного с Павкой, а нечто большего, в понимание хода самой жизни, существования всего Мироздания, Вселенной, Космоса, переполняли Камала Джаганатха всякий раз когда он видел во сне оранжевую туманность. От сих тягостных мыслей его кто и мог отвлечь, так только Арун Гиридхари также неизменно убеждая, что нет необходимости в возврате ушедшего, и нужно думать лишь о настоящем, порой загадывая на будущее.

Сейчас же когда ссасуа проснулся в доме, внутри пещеры хранящей последний город людоящеров Якве, вновь увидев оранжевую туманность с огромным глазом, правящее в нем напряжение было некому снять, а разговаривать с ФирунКибв Зубери, несмотря на заботу и теплоту последнего, не имело смысла. Посему юный авгур лежал с сомкнутыми глазами еще какое-то время, стараясь себя успокоить и настроить на позитив (как сказали бы солнечники). Ибо знал, что оранжевая туманность словно притягивала на себе фантасмагорию, видимо, создавая в организме Камала Джаганатха особую тревогу.

Наконец, он неспешно открыл нижние и верхние веки, тотчас увидев напротив себя сидящего в точно надувном с покатыми спинками и подлокотниками кресле императора Ладодея. С интересом отметив, что людоящеры обобщенно сидели как люди, поджимая под себя хвост, потому его зауженный конец слегка касался поверхности неровного каменного пола.

Укрепленные в стенах с десяток бек-пластин сейчас горели приглушенно, распространяя голубо-серый свет по комнате. К удивлению Камала Джаганатха небольшие круглые окошки с полупрозрачными, слоистыми материалами, вместо стекол, расположенные почти под потолком (довольно высоком) смотрелись совсем черными.

— Что случилось? — спросил принц, уловив в мыслях ФирунКибв Зубери снова появившееся беспокойство.

Император, дотоль сидящий в кресле с развальцем, немедля дернулся, приняв более подтянутый вид, и торопливо ответил:

— Тарховичи обесточили Якве. Впрочем, уже давно, сразу как вы уснули. Видимо на их установки был послан сигнал о неестественном состоянии внутри горной гряды.

— И, что теперь? — в голосе Камала Джаганатха прозвучало волнение, вроде перенятое от императора.

— Ничего, ваше высочество, — сейчас ФирунКибв Зубери откликнулся более жизненно, словно в том о чем толковал, был уверен. — Вы проспали десять часов, и раз тарховичи сюда не явились, скорей всего и вовсе покинули нашу планету. Час назад я послал двоих своих людоящеров наверх, дабы они проверили обстановку, и коль все благополучно прислали в Якве летальную лодку хатопах. Ибо я не собираюсь вас нагружать еще и подъемом наверх, вы итак достаточно для нас сделали. Хотя мы того явно не заслуживали, — в последних словах императора прозвучала такая горечь, от осознания собственной вины, которая будто переплелась с горестью, что наполняла поколь и самого ссасуа. Посему последний враз сел на матрасе, скинув вбок покрывала, и спустив ноги, принялся одевать на них сапоги, чтобы отвлечь себя и императора от напряженности.

— Вы того заслуживаете, Кибв, — проронил Камал Джаганатх подымаясь с матраса и одернув вниз материю аварану, качнул затекшими плечами. — И вы, и людоящеры, и ваш брат. Если бы вы не заслуживали жизни, поверьте, я бы был уже на виомагаме тарховичей и пил чай приправленный сливками.

— Чай приправленный сливками, — удивленно повторил император, и юному авгуру показалось, что тот также, как ассаруа не любит крепких словец.

— Это напиток, из прежней моей жизни, Кибв. Весьма вкусный, — пояснил принц велесвановцев, и теперь двинувшись с места, в несколько шагов подошел к стене комнаты, огладив пальцами ее ребристую поверхность. — Один из традиционных напитков казахского народа солнечников. Знаете ли, я родился и вырос в великой стране планеты Земля, которую позже развалили, расчленили, и власть имущие поделили не только ее могучие территории, но и настроили друг против друга народы. Я родился в великой стране, средь великого народа, не только русского, но и казахского, столь мне близкого по духу. И, кажется, до сих пор не утратил любви к горным грядам, кои окружали мою любимую Алма-Ату, позднее сменившую имя, образ, обаче оставшейся в моем диэнцефалоне воспоминанием цветущих в клумбах роз, духом стеклянно-прозрачных родников, высоким куполом неба, и недоступными горными вершинами Заилийского Алатау.

Камал Джаганатх резко смолк, еще некому кроме Аруна Гиридхари он не рассказывал о том, где вырос, что было ему дорого, и кого он любил. И сейчас точно после увиденной во сне оранжевой туманности опять же родственной, как и скалистые вершины Заилийского Алатау, ровные улицы Алма-Аты, и двухэтажный, розовый дом в центре города, где довелось вырасти в широком дворе, наполненном детворой, тоска и невозможность возврата ушедшего, прожитого болезненной волной окатили юного авгура, отозвавшись, жжение в левом раненном плече.

Внезапно, вроде как удаленный наполненный страхом окрик прокатился по Якве, и проникнул в дом, комнату, в коей находились Камал Джаганатх и император. А после до слуха принца велесвановцев долетел тихий цокот, сопровождаемый легкой вибрацией вновь вызвавшей трепетание бесцветной слизи на лице и ощутимый страх внутри диэнцефалона.

— Вы слышали, Кибв? Крик и цокот? — встревожено поспрашал Камал Джаганатх разворачиваясь в сторону кресла императора.