Джон Барнс - Вино богов Страница 60

У Каллиопы, Аматуса и сэра Джона попросту не было возможности двигаться в каком-нибудь еще направлении, поэтому они последовали за Кособоким.

Женщиной, которую заметила Психея и которую она столь радостно приветствовала, оказалась Сильвия — та самая девица, которую несколько лет назад друзья спасли из заточения в подземельях гоблинов. В результате непродолжительной дискуссии выяснилось, что по какой-то причине Сильвия должна присоединиться к компании. Сэр Джон недовольно ворчал, Аматус был готов к возражениям, но Кособокий отнесся к этому факту как к чему-то вполне естественному, а уж это означало, что должно было произойти что-то неестественное, а потому очень важное для общего дела.

Короче говоря, не успели друзья и глазом моргнуть, как Сильвия уже сидела верхом позади Кособокого, а Психея — позади Аматуса.

— Ничего не понимаю, — пожаловался Аматус, когда они возобновили попытки продолжить путь со скоростью улитки. Кругом повсюду пылали дома, и продвигаться можно было только в том направлении, где еще можно было проехать. — До места сражения мы никак не можем добраться. Мы разрушили заклинание, наложенное на небеса, но это ничего не дало, и почти никто из нас не понимает, с какой стати нам понадобилась Сильвия. Не понимаю, откуда она вдруг появилась, но даже если это всего-навсего случайное совпадение, ты ведешь себя так, словно нам выпала небывалая удача, а Кособокий, похоже, с тобой солидарен.

— Что ж, — проговорила Психея, и принц, не видя ее, почувствовал, что она насмешливо улыбается. — Ты должен не забывать о том, что ты — герой и что это — твое Королевство. Здесь ничего не происходит просто так. А раз так, то появление кого-то, с кем ты встречался давным-давно, — это добрый знак. Это говорит о приближении развязки, а если развязка близка, то нет смысла гадать, что случится на пути к ней, ибо по самой природе вещей дни Вальдо сочтены.

По прошествии времени Аматус мог поклясться, что тогда у него на языке вертелся какой-то вопрос, но он его не задал и потом никак не мог вспомнить, что же это был за вопрос. А в это время от дома, стоявшего через площадь от того места, где находились Аматус и его товарищи, послышались дикие крики, и оттуда в страхе побежали люди. Не понимая, что происходит, Аматус и сэр Джон поспешили в ту сторону, а за ними погнал своего коня Кособокий.

Не успели они в общем гомоне разобрать крики: «Гоблины! Гоблины! Они пожирают детей!» — как гоблины посыпались из окон и дверей злосчастного дома. Завидев мерзких тварей, ополченцы принялись палить по ним из мортир и мушкетов. Пальба напугала горожан не меньше, чем гоблинов. За считанные мгновения на площади возникла жуткая неразбериха. Аматус и его товарищи пытались пробиться сквозь мятущуюся и вопящую толпу к дому, чтобы сразиться с гоблинами.

Ополченцы, возглавляемые парой-тройкой сержантов, совладали с собой, и в их действиях наметилась некоторая упорядоченность, но тут здание развалилось, как карточный домик, и храбрецы вынуждены были отступить. А когда осела пыль, на людей хлынула волна из сотен гоблинов.

Ополченцы всеми силами старались выстроиться в каре и продолжали пальбу, но успехи их оставляли желать лучшего, так как их практически не муштровали совместно, да многие из них друг друга и вообще раньше в глаза не видели. Когда у сэра Джона наконец появилась возможность пробиться вперед, он незамедлительно возглавил командование и добился того, что пальба приобрела некоторую ритмичность и меткость. Гоблины несли потери, но из глубокой ямы, образовавшейся на том месте, где раньше стоял дом, валили и валили все новые твари. Ополченцам пришлось отступить, но хотя отступали они, сохраняя порядок, отступление — это отступление.

В это время рухнул еще один дом на противоположной стороне площади, и гоблины десятками посыпались и оттуда, и из общественного колодца посередине площади.

— Да они весь город подкопали! — вырвалось у сэра Джона.

Он развернул ополченцев и дал команду отступать в ту часть площади, которая пока была свободна от гоблинов. Однако намерениям отступить и уйти с площади этим путем осуществиться было не дано: едва только люди свернули в переулок, как рухнули дома по обе стороны, и из-под земли показалась огромная косматая головища с клыками длиной в человеческий рост.

Седрику повезло чуть больше. Без особого труда он провез тело погибшего короля по городским улицам к замку. Премьер-министр сначала тронулся по той улице, что начиналась от ворот, и потому народа на ней было мало. Почетный караул составляли всего-то двое конных гвардейцев, а повезли тело короля на самой обычной повозке, позаимствованной возле лавки зеленщика.

К тому времени, когда на город посыпались первые шары, начиненные горящими трупами, Седрик находился уже сравнительно недалеко от замка, и у него появилось время для размышлений. Такой жестокий тиран, как Вальдо, наверняка располагал неистощимым запасом трупов, чем и объяснялось огромное число бессмертных в рядах его войска, да и немыслимое число гоблинов тоже — ведь гоблины обожают человечину и предпочитают ее всякой другой пище. Правда, гоблины больше любят есть людей живьем и испытывают истинное наслаждение при виде мучений своих жертв, но и от мертвечины не отказываются. Но где Вальдо раздобыл столько живых воинов и почему, кстати, у них совсем не видно лиц? У всего этого должно было иметься какое-то объяснение…

Седрик вспоминал о том, что поначалу приспешники Вальдо дрались отчаянно и показали себя опасными противниками, но довольно скоро перевес оказался на стороне защитников города, а воины Вальдо, похоже, быстро выдохлись и ослабели. Вполне можно было предположить, что всякий, находящийся на службе у тирана, подобного Вальдо, способен утратить боевой задор при первых же сомнениях в близкой победе, которая для его воинов означала возможность грабежа и насилия. А утрата боевого задора означала большую вероятность измены.

Седрик отчаянно жалел о том, что обо всем этом уже не сумеет потолковать с Бонифацием. До сих пор он не осознавал, что помимо того, что Бонифаций был замечательным монархом, которому было так приятно служить в должности премьер-министра, он еще был его лучшим другом. Седрик понимал, что будет долго оплакивать своего старого товарища, но сейчас у него важных дел по горло, а горевать некогда.

Неожиданно старик обнаружил, что что-то жует. Оказалось — собственную бороду. А ведь он этим не занимался уже много лет. Вкус у бороды оказался ничуть не приятнее, чем в прошлом. Седрик поспешно выдернул ее изо рта и вытер рукавом. Он помнил, что еще тогда, когда король Бонифаций был моложе, он возмущался этой отвратительной, на его взгляд, привычкой своего ревностного и безупречного в других отношениях премьер-министра и частенько отчитывал его за то, в какое плачевное состояние он привел свою бороду и манжеты.