Юлия Фирсанова - Точное попадание Страница 61

— Я разве потребовала оплаты? — с суровым укором (надеюсь, получилось изобразить на физиономии мудрое магевское достоинство) усмехнулась. — И не хорони себя раньше времени. Давай-ка поглядим, что стряслось. Говоришь, тела не чуешь? А пошевелить чем-нибудь можешь?

— Ничего не чую, только голова и ворочается, — прошептал параличный, пытаясь не выдать страха, каковой всегда нападает на сильных и гордящихся силой мужчин, когда их застигает врасплох какой-то недуг чуток грознее банального насморка.

— Значит, пострадал позвоночный столб, — тоном опытного хирурга-костоправа резюмировал я, цокнув языком. — Ну что ж, слушай! Лечить мне доводилось только раны, а тут и кости срастить следует, и хрящи. Обещать, что все получится, не могу, но попробую обязательно, если захочешь. Как, согласен?

— Кто ж от такого откажется, магева? — запекшимися губами шепнул мужик. — Согласен.

— Тогда нам надо перевернуть тебя на живот, заклятие целительное прямо на спине рисовать придется, там, где слом прошел. — Я раздавала указания, не дав компании опомниться и запаниковать.

Лакс, трое ребят, не гнать же их, галчат чумазых, от отца, осторожно перевернули тяжелое, как колода, тело и выправили его положение, чтобы лежал ровно. Фаль тоже взялся помогать и с энтузиазмом подталкивал параличного, врезаясь с разгону в спину.

Я достала из сумки купленный в одной из лавок еще днем пузырек с красной краской и пушистую кисточку. Над тем, что писать буду, по дороге подумала, руны, назойливо крутясь в голове светящимися силуэтами, сложились в довольно причудливую композицию, отпечатавшуюся в памяти. Не знаю, сама я такое изобрела, как Менделеев свою таблицу, благодаря неисследованным, но чрезвычайно мощным силам подсознания, или в дело вмешалась самая натуральная магия. Впрочем, раскладывать по полочкам составляющие нахлынувшего вдохновения ни к чему. Вдруг оно обидится и уйдет, ищи потом по соседям, зови и плачь.

Взяв в руки инструменты, приступила к рисованию. Несколько широких взмахов руки, и аккурат на позвоночном столбе возникли красивые, ну только чуть-чуть скошенные руны альгиз, как призыв о помощи, и тейваз — мобилизация силы и мужества. Они переплелись ветвями, точно деревца. А уж на отростках я нарисовала другие знаки, пригодные для целительства. Закончился красный узор, от которого пришел бы в восторг любой дикарь из тех, что разрисовывали ученого Паганеля, руной ингус. Заключив в ее сердцевину свое творение, позволила всем силам древнего письма смешаться в едином заклятии для дарования недужному исцеления.

Пока работала, ребятишки молчали, под руку не лезли, кажется, даже старались не дышать. Не мешал и Лакс, что удивительно, не совал всюду свой любопытный нос даже сильф. Перелетел к вору и с удобного насеста наблюдал за священнодействием.

Но вот последний штрих на весьма грязную спину мужчины был нанесен. Рунный переплет просиял нестерпимо ярко, но не агрессивно, а скорее ликующе. Он перекрыл даже свет кано, а потом выцвел и исчез. Заклятие подействовало, вот только правильно ли?

— Эй, недужный, как ты? — первым спросил Лакс.

— Поначалу будто бы жгло, да теперь вроде все так же, не болит ничего, — уныло вздохнул паралитик и, пожав плечами, сел на топчане.

Восторженно заорав, дети повисли на отце гроздьями. С некоторым опозданием и до смертника дошло, что отправка на тот свет откладывается. Он крепко прижал к себе малышню и заплакал. Крупные слезы катились по лицу мужика, и он не прятал их. На плече у Лакса рыдал растроганный зрелищем сильф. Не ожидала от легкомысленного мотылька такой чувствительности. Надо же, какой он у нас тонко организованный, а столько жрет, что поневоле в душевной черствости заподозрить можно. Между прочим, у вора глаза тоже начали подозрительно поблескивать. Но я сделала вид, что ничего не заметила, тем более что исцеленный и уверовавший в свое окончательное исцеление великолепной магевой (мной то есть) глава нищего семейства встал с топчана. Детишки продолжали жаться к нему, словно боялись отпустить непутевого отца, так он себе еще, чего доброго, шею свернет, негодный. Мужчина низко поклонился, едва не стукнулся головой об пол, и смущенно, с изрядной долей опаски, промолвил:

— Не знаю, как и благодарить, почтенная магева. Я ведь себя уже схоронил, а тут снова… Долг-то великий на мне. Чем расплатиться? — Бывший параличный беспомощно окинул взглядом свое жалкое жилище. С нищего, совершенно очевидно, взять было нечего, если, конечно, ты не декоратор фильма ужасов или режиссер, вздумавший снимать Горького.

— Плату мне назначать! — прекратила я бесплодные поиски случайно завалявшихся ценностей. Мужик вздрогнул, и я поспешно, пока его снова паралич не разбил, на сей раз уже психический, закончила, пользуясь правом способной на любые причуды магевы:

— Честных ответов от тебя требую за исцеление!

— Все скажу, почтенная, — торопливо заверил бородач.

— Знаю от детей, что работаешь ты в слесарне. Почему же малышня попрошайничает, а в доме и крыса жить побрезгует? Неужто вовсе не платят?

— Платят, почтенная, полторы бронзовки в неделю, — вздохнул мужчина. — Только долг на мне еще с тех пор, как Инга моя, вышивальщица, мамка их, — отец крепко прижал к себе ребятишек, — помирала. У ростовщика денег занял, думал, вылечу ее, ласточку, а там как-нибудь расплатимся. Заработаем. А жизнь по-другому повернулась. Померла голуба моя, сгорела от зимней горячки, аки спичка, вот с тех пор долг-то и уплачиваю.

«Вот, блин! — мысленно ругнулась я и отчаянно заморгала. — Мне-то думалось, мужик пьянь запойная, все в кабаке спускает, оттого ребятишки у ворот побираются. Если так, пропесочу хорошенько, как партком в старые времена, запугаю, как Сталин с Лаврентием Павловичем вместе взятые, чтобы каждую копейку, нет, по-здешнему медяшку, в семью нес, тогда жизнь наладится. А тут дело другое. Перед магевой брехать не принято, значит, правду сказал…»

— Сколько задолжал? — спросила строго.

— Три золотника, — понурил голову бородач, словно Иванушка перед Сивкой-Буркой.

— Ясно, — потерла я подбородок и огласила приговор: — Ты уплатишь долг ростовщику, — три монеты из моего кармана перекочевали в тяжелую мозолистую руку рабочего. — И — добавилась еще одна монета поменьше достоинством (не халява, а стимул к действию!) — так работать станешь, что ребятишки твои больше у ворот попрошайничать не будут. Хорошо еще, если женишься на какой-нибудь бабе, но только чтобы их любила. Если выбирать будешь, у детей спросишь, как она им, и если не по нраву придется, другую ищи.