Сергей Волков - Пастыри. Черные бабочки Страница 65

И все же, все же, несмотря ни на что, на войне проще. Она – черно-белая. И мешки, которые ты там таскаешь, – настоящие, а не невидимые. От них болит спина, а не душа. В этом вся разница...

А ночью Илье приснился сон.

Огромный, темный город. Москва. Он точно знал откуда-то, что видит столицу, хотя ни знакомых улиц, ни приметных зданий не было.

Стоит глубокая ночь. Окна домов погашены, фонари горят через два, а то и вовсе целые кварталы погружены во мрак. В сыром, затхлом воздухе разлита тревога и апатия. Мертвыми гробами застыли на обочинах автомобили.

Илья знает – в домах, в своих квартирах, спят тысячи, сотни тысяч, миллионы людей, и сон их тяжел, точно и не сон это, а усталое забытье.

Но вот что-то происходит. Свежий, невесть откуда взявшийся в ночи ветер проносится по темным улицам и молчаливым проспектам. Качаются ветви деревьев, посвистывают провода. Шуршащие пакеты и скомканные яркие обертки летят над мокрым асфальтом. В разрывах туч проглядывает глубокое темно-синее, не городское небо, усеянное звездами.

В домах зажигаются окна. Одно, два, пять, десять. Вскоре уже сотни и сотни разноцветных прямоугольников горят в ночи, и в каждом видны движущиеся тени – люди проснулись.

Хлопают подъездные двери. Сонные горожане покидают свои жилища, собираясь в темных дворах. В основном это мужчины, молодые и не очень. Зябко кутаясь в пальто и куртки, они негромко переговариваются, делятся сигаретами. Большинство из них незнакомы друг с другом, но сейчас это неважно.

Неважно, потому что все откуда-то знают – все! Лопнула, разлетелась на куски, расселась прахом некая огромная пружина, которую много лет сжимали, скручивали, совершенно не думая о том, что будет потом.

И вот это «потом» наступило...

Повинуясь неосознанному порыву, люди из дворов выходят на улицы, где уже целеустремленно шагают куда-то другие люди. Человеческие ручейки, состоящие из темных фигурок, сливаются в неширокие речушки, а те, в свою очередь, – в настоящие потоки, заполняющие просторные проспекты от края до края.

Над головами идущих поднимается парок от дыхания множества людей и голубоватые завитки табачного дыма. По большей части все молчат, а если и переговариваются, то негромко.

Не все дома светятся окнами – некоторые, обычно новопостроенные высотные многоэтажки, мрачно темнеют на общем фоне неживыми глыбами.

И обязательно где-нибудь посредине такой вот глыбы распахнется вдруг окно, и на вспыхивающем, дерганом фоне работающего телевизора появится некто, как правило, в белой майке на белесом теле и в очках.

Перевесившись через подоконник, он начинает истошно, как юродивый, вопить в ущелье улицы:

– Люди!! Опомнитесь! Экстренный выпуск... Только что передали... Правительство... меры приняты... войска... демократия...

И тогда пупырчатое море голов от перекрестка до перекрестка взрывается, но не негодованием, а добродушным, снисходительным хохотом. А кто-то наиболее горластый выразит общее мнение:

– Хватит! Наслушались! Засунь ты этот экстренный выпуск теще в...

И громогласное: «Га-га-га!!» покрывает конец фразы.

Илья не запомнил конец сна. Осталось только общее ощущение легкости и освобождения от чего-то тяжелого, липкого и ненужного.

Проснувшись за двадцать минут до того, как сработал будильник, он лежал в темной комнате, смотрел на расчерченный серыми квадратами теней от оконных рам потолок и скрипел зубами. Осознание того, что все увиденное – всего лишь сон, было невыносимо...

Коряво начавшийся день так и покатился дальше – криво и косо. Смазанное утро – самое худшее из того, что только может быть. Покойный Серега Дрозд любил повторять: «Встал человек – и сразу к делам. Как патрон в патронник, быстро и четко. А если глаза продирать полчаса – лучше и не вставать вовсе».

Лишь к обеду, в соответствии с лучшими традициями корпоративной этики именуемому в их фирме «бизнес-ланчем», Илья кое-как разгреб завал из служебных проблем, обрушившихся на него.

За это время у него созрело одно четкое и конкретное желание, для реализации которого он по дороге на обед заскочил в ювелирный магазинчик.

Обедал Илья, как и большинство сотрудников «РДЕ», в небольшой кафешке, расположенной в соседнем с офисом фирмы здании. За непритязательным названием «Гриль-бар» скрывалось вполне приличное заведение с неплохой среднеевропейской кухней и умеренными ценами.

Сидя за столиком у окна, Илья без особого аппетита ковырял вилкой греческий салат. Шницель показался ему суховатым и был приговорен к смерти в мусорном ведре. Суп-пюре с гренками избежал этой участи, достойно наполнив Приваловский желудок. Двойной капуччино дожидался своей очереди, ароматно курясь в высокой стеклянной чашечке.

В голове у Ильи царил редкостный раздрай. Наступило самое нелюбимое им время года, этакое предвесенье. На окружающий мир точно упала серая пелена. Организм постоянно хотел спать, а когда обстоятельства не давали ему выполнить это желание, бунтовал.

Медики утверждают, что такое состояние связано с нехваткой витаминов, усталостью от долгой зимы и «депрессией ожидания» весны.

Но Илья точно знал – витамины здесь ни при чем. Если бы у него с Яной все шло, как надо, как положено, как хочется, то никакая «депрессия ожидания» не смогла бы испортить ему настроение.

А тут еще несчастные трояндичи...

Когда Илья думал об этих жутких детях, ему становилось так горько, что хоть плачь. С одной стороны, нормальные ребята: по возрасту обаятельные, симпатичные девчонки и смешные в своей неумелой серьезности пацаны. А с другой, особенно если вспомнить, что у них руки не то что по локоть – по плечи в крови, становилось невыносимо. Хотелось кричать от бессилия покарать ту сволочь, что сделала их такими.

И он понимал, почему Яна плакала на концерте. Понимал – но вот поделать ничего не мог.

Сцепив зубы, Илья зло воткнул вилку в недоеденный салат и начал повторять про себя полное какого-то глубокого, но скрытого смысла присловье трояндичей: «Север – верен, Восток – морок, Юг – юрок, а на Западе – западня. Север – верен, Восток – морок...»

Неожиданно он увидел, как у входа в кафе припарковалась знакомая черная «Ауди». Из машины вылез Громыко, что-то отрывисто бросил невидимому за голубым стеклом водителю, пригладил пятерней волосы и толкнул дверь «Гриль-бара».

Спустя несколько секунд он уже сидел напротив Ильи и прихлебывал его капуччино, выразительно матерясь между глотками.

– Майор, имей совесть! – возмутился Илья, отодвигая растерзанный салат. – Заказал бы себе – и всех делов!