Александр Слепаков - Повесть о советском вампире Страница 7

Но к вечеру страх вернулся. Он все-таки был опытным фельдшером и понимал, что вилы ее не царапали и на ветки она не натыкалась, и две маленькие влажные ранки стояли перед глазами, и веяло от них какой-то жутью. И человек на его глазах умирал. И умирал он от этих ранок. Это предположение быстро превратилось в уверенность, которая основывалась не на аргументах, а на каких-то древних инстинктах. Фельдшер был простым деревенским мужиком. Вырос и воспитался на земле. И все его древние инстинкты были, так сказать, при нем.

В первых сумерках, когда молодайка Петрова засыпала в кровати, оставленная на всякий случай под наблюдением в багаевской районной больнице, фельдшер сидел в беседочке у комбайнера Трифонова, закусывал водку нежнейшим салом, в бутылке оставалось немного, но ждала вторая. Тогда-то в беседе с комбайнером, рассказывая ему все это, фельдшер признался, и прежде всего – самому себе, что он увидел и что это было. Тогда же и прозвучало в первый раз слово «вампир». Слово городское – не деревенское. Но фельдшер был все-таки почти интеллигент. А поскольку он учился в ростовском медучилище, то можно про него вообще сказать, что он интеллигент без «почти», поэтому и выразился он по-научному, дескать, вампир. Комбайнер не возражал – вампир, так вампир. Главное, чтобы друг Ванюша несильно расстраивался. Комбайнер, если по-честному, не верил в вампира. А вот Иван Игнатьевич, наверное, верил, по крайней мере, когда он оглядывался на сгущающиеся ночные тени, видно было, что тени эти его пугают. И хотя комбайнер все-таки не верил в вампира, все это ему очень не нравилось.

7. Снова Елизавета Петровна

Во второй раз Фролов пришел к Елизавете Петровне сразу после того, как он побывал у Нинки Петровой, после чего и появились ранки, так испугавшие фельдшера. Елизавета Петровна как раз сидела поздним вечером и писала эти чертовы учебные планы, страшно злясь на директрису школы из-за дурости: «Ну скажи, пожалуйста: программа каждый год та же самая, дети, ну, если не те же самые, то по крайней мере очень похожие, такие же маленькие говнюки женского и мужского пола. Ну на хера писать новую программу? Что в ней может быть нового? И какого эта сучка ко мне прицепилась? Все равно каждый год я им даю то же самое. У меня стаж 33 года! Что у меня может измениться?»

Она сидела в беседке, курила «Беломор», пыталась что-то выдумать, но не особенно напрягалась, а больше ругала директрису.

Неожиданно она обнаружила, что Фролов сидит напротив нее и от него исходит ощущение спокойствия, удовольствия и даже какого-то опьянения. На себя – при жизни – он был совсем не похож: ни следа жирного живота, обвислых щек. Мужчина лет сорока, здоровый, сильный, даже не лишенный привлекательности, серые глаза глядят прямо перед собой, в них спокойная уверенность, страха нет совсем. Никаких клыков, никаких красных глаз, никакого подвывания, причмокивания. Кого пугать, перед кем притворяться? Нормальный мужик, только мертвый. Но – нормальный и все-таки ненормальный. Собака забилась в конуру и там сидит. Не то что не скулит, вообще еле дышит. Комары не звенят. Даже комары с их комариным мозгом понимают, что кровь тут сосать не у кого и лучше пока сюда не прилетать. Ветра нет, даже легкий ветерок не подует. А просачивается в жаркий июльский воздух реальный холод, который чувствует кожа. Впрочем, Елизавете Петровне этот холод не мешал, она, как тучная женщина, не любила жару, хотя и привыкла переносить ее.

– Ты чего, опять? – недовольным голосом спросила она.

– Как мне было херово… – сказал он. – А сейчас хорошо, совсем хорошо!

Она внимательно смотрела на него и молчала. Потом сказала:

– Ты, я смотрю, на баб перекинулся? Кур тебе мало?

– Ой хорошо! – сказал он. – А было так, что думал сейчас сдохну.

– Куда ты сдохнешь? Ты уже того – уже шестой день, как похоронили, – напомнила Елизавета Петровна.

– Как-то это непонятно, – сказал он. – Раз меня похоронили, что ж я голодный такой хожу, я же чувствую все.

– Ой, мужик-мужик! – сказала она. – Ходил бы ты там со своими, оно бы поболело у тебя, поболело, да и прошло. Как ты к нам сюда попадаешь? Тебе тут не место!

– Я, понимаешь, – рассказывал Фролов, – иду по деревне, а откуда я иду, куда я иду, это вроде как неважно. Это вроде как само собой разумеется. А когда голод стихает, я начинаю понимать, что я не знаю, откуда я прихожу. Я домой прихожу к себе и чувствую, что-то не то. Это же вроде бы мой дом, моя комната, мой двор, моя беседка. А я смотрю на это, и такое чувство, что здесь был кто-то другой, и я – это не он. Но я-то ума не лишился, я знаю, что я – это он. Что это за херня такая, Петровна? Вот когда они говорят, я их слышу, что они говорят, я понимаю. Они иногда тоже меня слышат. И даже видят. Иногда нет. Но это ж наши мужики и бабы совхозные. А когда на меня накатывает, они для меня как мешки с едой. И что-то тут не так. Они же – не еда, еда – это сало, колбаса. А меня вот на колбасу совсем не тянет, а я любил колбасу. Я вот сейчас напился – и мне хорошо-хорошо. Но какая-то иголка сидит. Чувствую я, что что-то не так.

– А ты можешь сюда не приходить? – спросила Елизавета Петровна.

– Да вот я сейчас понимаю, я ж не знаю, как я прихожу. Если я дома у себя не живу, где я живу, ты мне скажи, Петровна? – спросил Фролов.

– Да я скажу, а толку! – ответила Елизавета Петровна. – Там, откуда ты приходишь, там тебе самое место, ты оттуда приходить не должен – тебе же хуже будет! А раз ты приходишь, значит, тут у нас что-то не так. Что-то у нас тут начинается. Может, опять война будет. Может, наводнение будет. Цимлянское море на нас выльется. Попы говорят, гнев Божий.

– Я про это ничего не знаю, – признался Фролов. – Я прихожу и прихожу. Я даже не знаю, где я потом – сплю я, не сплю я, может, я залезу на какое дерево и там сплю, – я не знаю, Петровна. Может, там, где мне надо быть, мне и ходу туда нет.

– А когда ты у Нинки был, она хоть проснулась? – спросила Петровна.

– Нет, не проснулась, она спала, ей хороший сон снился, – сказал Фролов.

– Охренеть, ну ты даешь! – всплеснула руками Елизавета Петровна.

– Что-то мне опять плохо! Опять меня берет, – почти шепотом сказал Фролов.

– Знаешь что, иди-ка ты к себе – хватит на сегодня.

8. Первый смертельный случай

Весть о появлении на хуторе вампира (а слово это с легкой руки фельдшера так и осталось в употреблении) разошлась по деревне очень быстро. Вспомнили курицу, выпитую на ферме, вспомнили собаку пастуха, которую тоже нашли дохлой и как-то тоже слегка растерзанной. Добавили сюда несколько случаев, произошедших за последние дни… рабочий бригады овощеводов, будучи в состоянии алкогольного опьянения, наступил на гвоздь, торчащий из доски, и пробил себе ступню, другой работник, но уже по механической части, из гаража, резко наклонившись, ударился глазом о лежащую на табурете коробку передач, но глаз сохранил, а зато разбил кожу на скуле и приобрел фингал, видимый издалека. Все это было немедленно отнесено на счет действия нечистой силы и вампира.