Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – виконт Страница 70

Он вздохнул.

– Мне кажется, что, если бы вы остались у нас, сумели бы подобрать ключ к этой тайне.

– Мир груб и жесток, – ответил я, – все наши усилия направлены в основном на то, чтобы уцелеть, выжить. А на занятия наукой остаются редкие минуты из вообще-то очень короткой жизни. Завтра мне предстоит неприятная работа: восстанавливать на троне одного тирана вместо другого. Выигрыш только в том, что вместо очень грубого дурака постараемся поставить просто грубого. Но дурака, конечно. К сожалению, не пришло еще время, чтобы у власти становились умные люди.

Он снова вздохнул, развел руками.

– Боюсь, что это время так и не наступит.

– Да, – ответил я горько, – чтобы прорваться к власти, прежде всего нужно быть сильным и безжалостным, не считаться с человеческими жизнями. Наверное, вы правы, брат Дионий. В приход такого времени даже поверить трудно.

Он поклонился.

– Ваша келья наверху прямо над этим подвалом. Позвольте отведу.

Отужинал мясным со специями. Спал прекрасно, но Санегерийя, увы, не появилась. Видать, в такие места либо вход закрыт, либо самой очень не нравится скопление мужчин, что такого низкого мнения о чувственных радостях.

Утром, подкрепившись чашечкой крепкого кофе, явился к отцу Антиохию. У него уже два хмурых священника, настоятель представил их как отца Клавдия и отца Нерия. У обоих вытянувшиеся лица, у отца Нерия еще и темные круги под глазами.

Отец Антиохий сообщил невесело:

– Сегодня не вернулись еще двое.

– Заночевали в городе? – спросил я несколько глупо, хотя под ложечкой засосало, как будто оттуда под наркозом выдрали клок плоти. – Или обязаны были вернуться?

Он покачал головой.

– В уставе нашего монастыря таких ограничений нет. Однако… я ждал их.

– Ну а если не сумели, просто не успели собрать нужные материалы?

Он поднял на меня измученные глаза.

– Они должны были… Словом, я их ждал. И еще… тех двоих, что я послал проследить за тем вашим черным монахом, так и не нашли. Это уже четверо пропавших. Каталаун не так уж и велик, а наш монастырь пользуется влиянием. К поискам подключились цеховые гильдии, люди торгового клана, однако братья из нашего монастыря как растворились в ночи. Я уже страшусь за остальных людей… когда они в городе!

Отец Клавдий добавил педантично:

– Когда вообще вне стен монастыря.

А отец Нерий, считая, видимо, меня дебилом, раз я на голову выше и на треть шире в плечах, зачем-то начал мне путанно и длинно объяснять, что церковь – это такое место, которое Сатана люто ненавидит и мечтает уничтожить прежде всего. Сильнее, чем церковь, ненавидит разве что монастыри. Потому их укрепляют, как крепости, потому здесь ведется неустанная борьба. Потому дьявол не перестает атаковать церковь всеми силами, какие у него есть: руками людей, деньгами, а главное – ложью, ибо известно, что дьявол – отец Лжи.

Я кивал, он говорит хоть и пропагандистские вещи, некоторые – чересчур пафосно, однако в целом все верно. Именно монастыри и церкви – основной костяк сопротивления Сатане. Как известно, Господь создал мир и сказал человеку: видишь, как красиво? Он твой. Ты в нем хозяин! Ты можешь сохранить его таким же прекрасным, можешь попытаться сделать еще лучше, а можешь… засрать все так, что и черви не захотят в нем жить.

Настоятель вздохнул, лицо сразу постарело, заговорил тяжелым голосом смертельно усталого человека:

– Самое страшное… что не можем сказать людям правду.

Я поинтересовался настороженно:

– Какую же, падре?

Он вздохнул еще тяжелее. Плечи опустились под незримой тяжестью.

– Не можем сказать простолюдинам… а в этом простолюдины все: землепашцы, пастухи, воины, бароны, короли, что Господь, сотворив мир, больше не вмешивается, предоставив человеку полную свободу воли, а вот Сатана, его противник и ненавистник человека, вмешивается во все очень активно.

Отец Клавдий тоже вздохнул и сказал кротко:

– Если люди узнают такое, многие обратятся к Сатане. Простые люди всегда бегут под защиту сильного!

– А как же, – спросил я, – что не в силе правда, а в правде сила?

Настоятель невесело искривил губы.

– Это слова. Они еще не вошли в плоть и кровь. Человек все еще слаб.

– Вы хотите сказать, – произнес я значительно, – что Господь просчитался, дав человеку полную свободу столь рано?

Отец Антиохий взглянул на меня из-под толстых нависших бровей.

– Юноша, не ловите меня на слове. Вы не инквизиция… да и ей я не по зубам. Мы здесь на переднем крае войны с Сатаной. У нас постоянно гибнут воины Христа, но так же постоянно приходят новые. Бой идет нещадный, бесконечный. Вам на благополучном мирном Севере такое и не снилось! Я знаю, что говорю.

Отец Нерий добавил мягким голосом пастыря, разговаривающего с неразумными крестьянами или дровосеками:

– Когда Господь сотворил человека, Сатана бешено возревновал, начал хулить человека, а когда Господь велел всем ангелам поклониться человеку, Сатана отказался, за что и был низвергнут на землю. Теперь он старается доказать Богу, что человек – ничтожество, что та божья искра, которую вдохнул в него Бог, давно угасла. Увы, Господь бездействует, человек остался с Сатаной один на один…

В келье повисло тяжелое молчание. Я первым пошевелил плечами, доспехи отозвались надежной тяжестью.

– Святые отцы… Не мне, рядовому паладину, давать вам советы. Но укрепитесь духом, пожалуйста! Я уже видел, когда победа Сатаны была неизбежна… так казалось, но затем люди опрокидывали что-то в себе, а вместе с этим и силы Зла. Нет человека, в котором бы божья искра погасла… совсем. Только в одних горит как солнце, у других – как факел, у третьих – как лампадка. Еще больше таких, в душах которых искра тлеет под грудой сырых поленьев, ее не видно, но она негасима, она есть. Эта искра есть даже у тех, кто давно служит Злу, совсем не подозревая, что в каждом из них все еще есть эта искра…

Они смотрели на меня с недоверием, я чувствовал, что меня понесло, как Остапа, но неожиданно ощутил в себе странное желание говорить вот такие вещи. Это, оказывается, хорошо, а ведь раньше и помыслить не мог, чтобы сказать что-то доброе, это ж сразу признаться в какой-то ущербности: крутой и независимый должен на все поплевывать, обо всем отзываться презрительно.

Я чувствовал, что на мне самом с треском лопается защитная оболочка и с шорохом осыпается крупными скорлупками. Все мы от неуверенности и внутренней ущербности предпочитаем обо всем вокруг себя говорить гадости, отзываться свысока, тем самым как бы приподнимая себя, ведь когда другие в дерьме, то мы вроде бы чище. Но и другие так же точно расплескивают дерьмо во все стороны, и вот мы все в дерьме по ноздри, теперь уже надо всем глотать, чтобы удержаться на плаву.