Сергей Смирнов - Дети выживших Страница 71

— Иррепарабиле темпус, — сказал Армизий.

— Да… Иррепарабиле. Именно…

Астон снова вернулся к письму, перечитал его и уставился на Армизия.

— Ты сказал, что всё понял, если я правильно расслышал.

Армизий кивнул.

— Но здесь написано: чтобы победить смерть, надо победить жизнь. Хочешь бессмертия — прогони бога.

Армизий кивнул.

— И что же ты понял, хотелось бы мне знать? — с долей насмешки спросил Астон.

— Ты прогнал бога, магистр. И победил жизнь… — вздохнул Армизий. — Прости, но если тебе больше ничего не нужно… Я устал.

Он поднялся, поклонился, и двинулся к выходу.

— Подожди! — немедленно отозвался Астон. — Скажи мне еще раз, если ты всё понял, — означает ли это письмо, что я прогнал бога?

— Означает, — ответил Армизий, задержавшись у двери.

— И кто же он, этот бог?.. Надо тебе сказать, что я искал их, этих богов, много лет. Искал в странах запада и востока, в горах и на равнинах, где текут величественные реки… Искал и находил. Но прогнать… Победить…

Астон задумался было, потом спохватился:

— Так кто же он, этот бог?

— Тот, которого ты прогнал, — уточнил Армизий.

— Да! Конечно же, — тот, которого я прогнал!..

— Его зовут Шумаар, — ответил Армизий.

И вышел.

Взлетела невесомая занавеска, сквозняк продул комнату насквозь и погасил две свечи.

Астон вздрогнул.

Обвел взглядом комнату, глаза его вдруг расширились от испуга.

— Боже! Значит, я все-таки умер… — прошелестел он едва слышно. Он еще силился выговорить слова какой-то полузабытой молитвы, но губы были уже холодны и мертвы, и язык, на котором он говорил триста лет, тоже давно уже был мертв, и мертвы были его слова, как бывают мертвы высушенные лепестки Когда-то благоухавшей розы.

Новый порыв ветра погасил последнюю свечу.

Ветер приподнял занавеску горизонтально, словно впуская кого-то в комнату снаружи, из тьмы, где сияли звезды, и больше не было ничего.

Но нет. Из темноты бесшумно, одна за другой, стали возникать, врываясь в комнату вместе с черным ветром, гибкие тени. Они бесшумно перелетали через подоконник, и постепенно наполняли комнату — сначала углы, потом середину, и всё ближе и ближе подступали к кровати.

В темноте Астону никак не удавалось разглядеть, их. Внезапно у него мелькнула мысль, которая потрясла его до глубины души. Ведь это — демоны! Те самые демоны, над существованием которых он надсмехался в университетских диспутах, демоны, которых он отрицал, а людей, которые верили в них, — глубоко презирал. Ведь он имел на это право. Он завоевал право на безбожие, пройдя свой собственный крестный путь — от Клуа до Иерусалима, от Акко до Кордобы, от Гранады до Саламанки. Он вынес всё: унижения, рабство, побои, он пил морскую воду и жрал отбросы, которыми брезговали псы. Он выжил, он понял главное — человек сам творец своей судьбы. И тогда он решил узнать обо всём, что люди узнали до него. Он вырвался из плена. Он выучил множество языков. Он читал мудрейшие сочинения, написанные красивой вязью, и читать их надо было справа налево и снизу вверх. Он узнал всё о звездах, о тайнах алхимии, о магических числах и воскрешении из мёртвых. Он перешел несколько границ, выдавая себя то за нищего, то за странствующего монаха, то за крестьянина, то за торговца. Он учился в лучших университетах и спорил с самыми великими людьми того времени. И вот людей тех уже нет в живых, и даже кости их источены временем в труху, а он всё еще жив. Это означало только одно — он сам, без помощи небес, поднялся выше любого смертного. Он стал Богом. Но тени, следовавшие за ним из прошлого, никуда не исчезли. Он лишь отгонял их своими эликсирами и гремучими смесями, своими знаниями, наконец. Они все эти долгие столетия шли по его следу. Они выжидали. Их становилось всё больше с каждым лишним годом, отобранным у Вечности…

Астон попытался запеть. Это были слова старого псалма, старого, как мир. Де профундис клямави ад те, Домине… Слова вспоминались сами. Только он не пел их, он уже не мог петь: слова произносила сама темнота.

Между тем тени приблизились вплотную, и их стало так много, и запахи стали такими, что сомнений больше не оставалось.

Это были демоны, обернувшиеся псами.

Домине, эгзауди воцем меам…

Гнусный запах псины заполнил комнату. На руках, а потом и на лице Астон почувствовал зловонную слюну мерзких тварей. Они не рычали. Но глаза их горели желанием.

И когда его рука с легким треском, но совершенно безболезненно, переломилась в зубах самого наглого пса, старик внезапно почувствовал облегчение.

Потому, что страха больше не оставалось: он знал, с кем имеет дело, и знал, чем всё закончится. Наконец-то.

Он попытался сорвать с себя покрывало, выгнулся, подставляя псам высохшее тело.

Псы взвыли и впились в него со всех сторон. Его хрупкие кости ломались, простыни стали липкими. Горячие шершавые языки лизали простыни. Потом он почувствовал, как они лижут его бесчувственные губы, ввалившиеся щёки, заострившийся нос. И это было даже приятно — касание ада, ласка ада.

Но внезапно он вспомнил еще кое-что.

Глаза.

Он вздрогнул, он попытался защитить глаза, он забился всем телом, начал крутить головой, ему даже почти удалось спрятать лицо в подушку…

Бесполезно.

Ведь глаза, видевшие так многое — это самое вкусное для Него.

Если Он есть.

А Он есть, — и это Астон понял в последний, самый последний момент своей невероятно растянувшейся жизни.

Но Время закончилось. Оно стало пространством.

Перевал Цао

Амнак и Тухта сидели у погасающего костра, не глядя друг на друга. Они почти не притронулись к жирной баранине, приготовленной кровником Амнака, но зато выпили достаточно перебродившего кумыса. Тухта негромко напевал степную песню о звезде, которая закатывается: чем дальше хуссарабы уходят на юг, тем ниже звезда. Когда звезда исчезнет за горизонтом, никто из них никогда не найдет дороги назад, в Голубые степи, где текут голубые реки Джеты-Су.

Амнак изредка кивал. Он был согласен с песней Тухты, он был согласен с судьбой хуссараба, ушедшего слишком далеко на юг. С юга не возвращаются — об это пелось в старинных песнях, которые он слышал давно, в родных кочевьях.

Амнак встряхнул головой и сказал:

— Слушай, Тухта. Мы должны вернуться.

Тухта продолжал негромко напевать, качая головой.

— Мы должны вернуться, — повторил Амнак.

Тухта оборвал пение, покачался, не открывая глаз, и сказал:

— Ар-Угай сдерёт с меня кожу, как с Хуар-раго. Или бросит в горящий Ров, как Верную Собаку…