Алексей Евтушенко - Колдун и Сыскарь Страница 72

— Николо-Угрешская дорога… Не припомню такой.

— Ну ты скажешь! В Николо-Угрешский монастырь она ведёт, который сам князь Дмитрий Донской ещё основал, и дальше. Или в твоём времени уже нет Николо-Угрешского монастыря?

— А чёрт… то есть, бог его знает. Я хоть и православный, но не большой знаток подмосковных монастырей, коим несть числа.

— Не знаток он… Может, имя Дмитрия Донского тебе тоже не знакомо?

— Нет, это было бы слишком. Дмитрия Донского у нас все помнят. Ну, почти все. Погоди… А за стенами города, как эта дорога называется?

— В Китай-городе она перетекает в Солянку, — ответил Симай.

— Ага! Понял. Значит, Николо-Угрешская дорога — это будущий Волгоградский проспект. Скорее всего.

— Слава богу, — усмехнулся Симай. — Легче тебе стало?

— А то. Всегда полезно знать, где ты находишься и куда движешься. То есть, получается, если мы поедем по этой самой Николо-Угрешской дороге, то прямиком попадём на Крутицкое подворье?

— Ну! Так ты что, думаешь, они на Крутицкое подворье едут? — осведомился Симай. — И что им там делать, скажи на милость? Уж на кого-кого, а на богомольцев они совсем не похожи.

— А я знаю? — удивился Сыскарь. — Может, и не туда вовсе.

— Тьфу! — сплюнул цыган. — Запутал ты меня совсем. Крутицкое подворье-то причём тогда?

— Да не при чём, — засмеялся Сыскарь и полез в седло. — Просто вспомнил, что оно, кажется, не изменилось почти с этих самых времён. Интересно было бы глянуть, так ли это. Хоть что-то знакомое сердцу и глазу. А то пока одни названия деревень ухо ласкают.

— Может, и глянем, — сказал Симай и легко вскочил на лошадь.

Но до Крутицкого подворья они не доехали. Пока искали брод и переправлялись на левый берег Москвы-реки, пока снова пытались выйти на след (расспросы жителей Марьино, маленькой деревушки на пять крестьянских дворов на этот раз не дали ничего), спустился вечер.

К тому же они резко устали — сказывалась бессонная ночь и долгое дневное преследование. Так бывает. Человек бодрится, его гонит вперёд азарт преследователя (долг, жажда денег, любовь — нужное подчеркнуть), ему кажется, что он может так ещё не одну и не две версты, к тому же до полной темноты далеко, но потом вдруг чувствует, словно из него в одну минуту выпустили остатки сил, и вот он уже сдулся на глазах, как воздушный шарик, у которого развязали горловину. А ведь они к тому же допинг прошедшей ночью принимали. Вот и реакция.

— Ещё немного и я засну прямо в седле, — сообщил Сыскарь.

— Та же беда, — подтвердил Симай. — Предлагаю заночевать в ближайшей деревне, а завтра с новыми силами продолжить. Гончие из нас уже аховые.

— Может, твоего пойла чудесного ещё хлебнём? По глоточку.

— Нет, — покачал головой Симай, — нельзя его часто, здоровье надорвёшь, потом не починишь.

Деревня показалась, когда они по тропе, больше напоминающую звериную, нежели человеческую, миновали дремучий болотистый лес, раскинувшийся сразу за Марьино, и выехали на берег неширокой речушки, за которой среди старых лип, за плетнями, виднелись несколько соломенных крыш.

На берегу речушки стоял русоволосый босой пацан лет десяти-одиннадцати и удочкой ловил рыбу. Увидев выезжающих из леса всадников, он было дёрнулся, но пересилил страх и остался на месте.

— Здравствуй, рыболов, — сказал Симай. — Бог в помощь!

— Благодарствую, — степенно, по-взрослому ответил мальчишка.

— Что за речка? — осведомился цыган. — Не Голедь часом?

— Она самая.

— Значит, это село — Люблино?

— Ага. Раньше, говорят, Годуново звалось. Теперича Люблино.

Люблино, подумал Сыскарь, глядя на невзрачные соломенные крыши и вспоминая то Люблино, которое он знал — южный оживлённый район Москвы. Охренеть.

Посреди ближайшей к нему крыши виднелась дыра, из которой поднимался дым. Значит, изба была курной и топили в ней по-чёрному.

— На ночлег здесь у кого можно остановиться? — продолжал расспросы Симай.

Мальчишка, стриженный «под горшок», зыркнул на них синими-пресиними глазами и сказал:

— Вам, наверное, удобнее всего в господском доме будет. Переедете через мосток, потом всё прямо, там увидите.

— Спасибо, — кивнул Симай и тронул лошадь.

А Сыскарь, подчиняясь неожиданному импульсу, нашарил в кармане и бросил мальчишке копейку — целое состояние по меркам последнего, которую тот ловко поймал на лету и после секундной оторопи быстро засунул за щёку, как будто и не было никаких денег. Копейка? Какая копейка? Не видел никакой копейки.

Сыскарь усмехнулся, махнул мальчишке рукой и последовал за кэрдо мулеса, который уже переехал на другую сторону речушки Голеди.

Чесалась щека.

Машинально он попытался устранить неудобство и не смог. Рука не двигалась. Ни одна, ни вторая. Создавалось отчётливое ощущение, что они, то бишь руки, связаны за спиной. И связаны крепко.

Что за…

Сыскарь открыл глаза и ничего не увидел. Словно и не открывал. Попробовал ещё раз двинуть руками — действительно, связаны. И ноги тоже. Хм, а ведь ложился свободным человеком…

Он принюхался.

Пахло сыростью. Похожий запах стоит обычно в помещениях, расположенных ниже уровня земли. Подвалах и погребах. И лежит он явно на голой, хоть и утрамбованной земле. Хотя с вечера ложился на нормальную широкую лавку.

Во, попали. И ведь ничего не предвещало. Помещичий дом — всего-навсего обширная бревенчатая изба-шестистенок под двускатной, крытой гонтом крышей, с русской печью и дымоходной трубой.

Сам барин в отъезде, как объяснил тощий рыжеватый мужичонка с редкой бородкой и маленькими, неопределённого цвета, глазами. Звали его Фрол, и был он тут, в деревеньке Люблино на десяток от силы крестьянских дворов, из которых три, считай, пустовало по причине болезней, бегства на Дон и солдатчины, кем-то вроде управляющего. Вместе со своей женой Устиньей — толстой, молчаливой и малоопрятной бабой, которая, тем не менее, весьма ловко суетилась по хозяйству, так что ужин для двух уставших путников, готовых заплатить за еду и кров, не заставил себя ждать. Да, за ужин и последующий ночлег они щедро заплатили. На свою голову, как теперь выясняется.

Вот тебе и Люблино.

Он попробовал вспомнить, что хорошего или, наоборот, плохого у него связано с этим районом. Выходило примерно пятьдесят на пятьдесят. Однажды двое суток просидел в засаде на улице Армавирской и всё без толку — клиент так и не появился, его взяли другие и в другом месте. Потом как-то левое заднее крыло ему помяла блондинка на «БМВ», долго потом страховую трясти пришлось. Ну и в Кузьминском лесопарке пару раз проводил время весело ещё в бытность свою опером. Н-да, когда теперь удастся повторить и удастся ли вообще…