О`Санчес - Одна из стрел парфянских Страница 8

А старикан, тем временем, был подселен в двухместную каморку, к такому же дряхлому рамолику. Тот даже и не заметил смену соседа и в разговоры не вступал, все, что его интересовало – это перловая каша на завтрак, картофельное, либо свекольное пюре с котлетой – в обед, и рыба на ужин (в приюте не баловали престарелых питомцев разнообразием). Новичок, выдавший себя за Антона Лесных, моментально вписался в местное общество, был тих, незаметен и непритязателен. Сосед его вскорости умер, и теперь уже он, на правах старожила, мутным взглядом следил, как санитары меняют постельное белье, с несмываемыми желтыми разводами от вечных стариковских энурезов, как перетряхивают жалкий скарб покойного соседа, в бессмысленной надежде поживиться чем-нибудь полезным… Со вторым соседом ему повезло: был он таким же лысым, беззубым и тихим.

Гром решился на подмену без колебаний, очень уж удобный случай выпал ему: сгорела от пьянства нянечка, толстуха шестидесяти лет, гроза тех из стариков и старушек, кто еще сохранял остатки разума и здоровья, чтобы понимать окружающее и уметь бояться. Она единственная, кто знала всех по именам и особенностям, а санитары-надзиратели и высшее начальство менялись так часто, что никого не помнили в лицо, не то что по имени…

Так Антон Лесных стал Борисом Липкиным, а тот, соответственно, Антоном Лесных. Гром в наглую заменил прикроватные таблички, несколько дней угрозами и уговорами удерживал соседа от протестов и петиций в защиту утраченного имени, а потом улучил удобный момент и задушил его. Душа чуть теплилась в несчастном Липкине, но и Гром был очень плох, настолько, что сам едва не отдал концы от напряжения во время убийства. Неделю он не вставал с койки, мочился под себя и уже думал, что умрет, но нет, ожил-таки, обманув ожидания санитаров, собственные предчувствия и надежды нового соседа. А время шло…

– Ну, что, Стефания? Что новенького накопала? – Лара уже привела себя в порядок, одернула рукав кителя и, по-военному четко отвернувшись от зеркала, подошла к столу своего возлюбленного шефа.

– Мой генерал… О, извините, Ваше Превосходительство… – Лара смахнула улыбку с толстого лица, раскрыла бювар, помотала головой, отказываясь от предложенного кресла, и начала доклад. Подробность доклада не могла затушевать тот факт, что расследование топталось на месте. Четыре месяца шло следствие, версии уходили в отвал одна за другой, силы и средства тратились полным ходом, но…

– Меч принадлежал некоему Грому, Ваше Превосходительство, это доказано однозначно. Существует предположение, что расстрелянный старик с Королевской улицы и был тот самый Гром. Но есть тут странность, которая не дает мне покоя… – Лара замолкла, да генерал отчего-то не поддался на это молчание, провоцирующее нужный вопрос, и Лара вынуждена была продолжить.

– Как они его нашли и зачем убивали? Вот что меня настораживает предельно.

– Из-за меча, нет?

– Не может быть… Ваше Превосходительство. Гром был уникальным типом, опаснейшим маньяком-убийцей, но и мастером, Мастером с большой буквы в том, что касалось всякого боевого рукоделья. Костыли, меч, арбалеты, скорострелы, приборы слежения – он был подлинный гений. Но даже и такой меч – это всего лишь меч, оружие ближнего боя и индивидуальная магическая защита. Лишиться всего, поголовно погибнуть, чтобы расправиться с Громом и захватить меч? Не верю.

– Все-таки – был? Гром этот?

– Был. Или есть… Ваше Превосходительство.

– Стефания, Стефания, мне не до твоих «верноподданнических» штучек. Думаешь – жив?

– Н-нет, вероятность этого ничтожна. Но я вынуждена и эту версию держать на столе. Расчеты сложные. Вот если бы…

– Обсчитать вероятность – «вот если бы»? Поработать в музее?

– Так точно.

– Забудь о компьютерах. Вардол своего добился у Императора – и даже мне нельзя больше нарушать высочайшие запреты… Цыц. Ни в интересах дела, ни для чего иного – я не смогу преступить категорически высказанную волю Императора. Ослушаешься меня – лично запытаю. Император, Его святейшество Вардол, и я тоже – искренне считаем, что эти механизмы – рука самой Энтропии. И если руку не отсечь – она дотянется до нас, как уже дотягивалась аналогичными штучками и едва не погубила Империю-праматерь во времена старинные. Все, иди, ищи.

– Еще один вопрос.

– Ну?

– Пусть вся работа с Нью-Йоркскими архивами будет мне подотчетна.

– Считай, что уже. Приказ поступит к ним сегодня. Отчет по расходованию маны я не принял, финтишь. К послезавтра еще раз представишь и не надейся на свои прелести – в пыль сотру, если не обоснуешь, как положено. Понятно?

– Да, Ваше Превосходительство. Но это был не крутеж, а ошиб…

– Ступай! – Генерал проводил равнодушно-сытым взглядом мощные ягодицы своей сотрудницы, черканул на бумажке короткую невнятицу и пошел в комнату за кабинетом – вздремнуть пару часиков, добрать свежести после бессонной ночи на пиру у Его Величества. Работы предстояло как всегда – очень много.

Работы предстояло много, невпроворот, одних свидетелей требовалось допросить – более трех тысяч человек и оллов, а спала Стефания не больше генерала. Уже у себя в кабинете она вынула из сейфа бутылочку, отмерила пятьдесят граммов сорокаградусной, поморщилась вместо закуски и дзинькнула по кнопке секретарю-оллу, чтобы сварил кофе, побольше и покрепче…

И прошел год с хвостиком. У старческого приюта была довольно высокая пропускная способность, а старый Липкин все жил и жил, беспощадно проедая казенные харчи. Надзиратели уже косо посматривали на него, поскольку целый год он жил под их опекой, и многое мог не так увидеть и понять своим старческим умишкой. Впрочем, дело шло к закономерному концу: старик впал в тихий маразм и целые дни проводил у окна, а когда погода позволяла, во дворике у ворот на улицу. Трижды его находили на соседних улицах, где он бессмысленно стоял и глядел в никуда, тряся беззубой челюстью. Трижды его приводили обратно, а на четвертый раз он бесследно исчез. И только на исходе весны, когда из уличного канализационного люка невыносимо поперло тухлятиной, когда каторжники-ассенизаторы вынесли наружу осклизлые комья, работники приюта опознали пропажу по идентификационному номеру на лохмотьях и тапочках.

Примерно тогда же, с соседнего перекрестка исчез слепой нищий мужичонка, но его судьбой никто не поинтересовался: мало ли нищих бродит по матушке Руси? Если бы слепой был членом своей гильдии или окрестной банды, дело осложнилось бы, но нищий жил и зарабатывал один. Для старика по имени Гром это было очень полезным обстоятельством, поскольку нищий все свои капиталы носил при себе, и лже-Липкину осталось в наследство более пяти тысяч рублей на русские деньги – два официальных годовых оклада директора приюта.