Ольга Григорьева - Берсерк Страница 16

Выходит, шилыхан рассказал правду? Или мои видения были вещими? Я все-таки болотница, а наши Сновидицы часто видели во сне прошлые и будущие события… Но мне было безразлично прошлое старика.

– Хватит! – одернула я его. – Мне плевать на твои уговоры с нежитями!

Слепец опустил голову и медленно вытер испачканные зеленью пальцы:

– Да… Прости… Я не хотел тебя обманывать. Все началось с сонного зелья. Я напоил им Сигурдова слугу, и во сне тот открыл правду. «Воевода нашел племянника и везет мальчишку в Киев, – сказал он, – а его подружку отправил ко мне в Ладогу. Вчера приезжал гонец и приказал мне назваться ее дедом. Девчонка не знает меня, а я – ее, но гонец велел с утра ждать у ворот». А еще этот спящий враг сказал, что племянник воеводы смел и упрям, но в нем течет кровь норвежских конунгов. Он – единственная надежда Сигурда.

– Надежда?

– Да. Сигурд не забыл своей родины. Все эти годы он мечтал вернуться. У него были корабли и воины, но не было никаких прав на норвежские земли. Или ты не знаешь, что в северных землях только сын конунга может стать конунгом?

Я покачала головой. Этого я не знала. Выходит, Рекон была права и когда-нибудь Олав станет могучим властителем северных земель? Я не могла представить своего чумазого приятеля в пышных одеждах и в окружении слуг…

– Сигурд очень умен, – продолжал старик. – Он знает – те, кто побратался в рабстве, никогда не предадут друг друга. Олав может стать королем, но он не забудет тебя. Поэтому воевода сделал тебя своей рабыней. Рано или поздно, но ты стала бы ему нужна…

– Для чего?

– Управлять Олавом…

Я расхохоталась. Глупый слепой старик! Ничего-то он не видел! Так вот зачем он выкрал меня из Ладоги! Мне-то казалось, что он просто хотел досадить воеводе!

Все еще смеясь, я села на постели и потянулась к плошке с едой.

– Ты спятил от ненависти! Думаешь, Олав станет меня слушать? Ты не знаешь его…

– Я не знаю Олава, но знаю Сигурда, – обиделся старик. – Воевода скрывал тебя как величайшую ценность. Даже тот, настоящий «дед» должен был молчать о тебе под страхом смерти.

Я проглотила теплое варево и недовольно поморщилась:

– Ну и гадость! А куда делся тот «дед»?

– Я убил его, – равнодушно признался слепец. – Дал слишком много сонного зелья. Перед смертью он вспомнил моего отца…

Я поперхнулась. Убил спящего из-за глупых домыслов и древних обид?!

– Ты сумасшедший…

– Мары научили меня ненавидеть.

– Нет, – возразила я, – ты старый, больной… – И осеклась. В памяти всплыло лицо матери. «Хаки», – шевельнулись мои губы. Я сглотнула и отдышалась. Старик поступил правильно. Он убил своего врага так же безжалостно, как я убила бы своего…

– Пойми, – начал он, но я перебила:

– Не надо. Ничего не объясняй. Пусть все останется, как есть. – И не глядя на его растерянное лицо, поспешно принялась уплетать уже остывшую репу.

Мое отвращение к слепцу вскоре прошло, и, хоть прежнее доверие исчезло, мы жили без ссор. Только теперь старик все чаще оставался хлопотать по хозяйству, а я уходила на промысел. Когда-то слепец жил лишь подачками печищинцев и раздобытыми в лесу кореньями, но на двоих этой еды не хватало. Сначала я стыдилась взяться за лук и топор, но голод – не тетка, и тем же летом я отправилась на свою первую охоту. Из лесу я вернулась с пустыми руками, но на другой раз принесла подстреленного зайца, а на третий сумела сбить на взлете тонкошеюю цесарку. С каждым разом находить добычу становилось все легче. Я узнала множество тайных укрытий и научилась по приметам распознавать логово любого зверя. Конечно, равняться с опытными охотниками я не могла, но к зиме уже уходила в лес не только за едой: печищенцы охотно меняли раздобытые мной шкурки на одежду и утварь.

С наступлением холодов зверье перестало уходить далеко от нор, и я подумывала о собаке-помощнице, однако пойти за ней в Новое печище так и не решилась. Я вообще редко заходила туда, а если и оказывалась за высокой городьбой, то старалась побыстрей прошагать длинной улочкой, чтоб не слышать летящих вслед насмешливо-испуганных шепотков:

– Ишь ты, ведьмачка-то на охоту пошла!

– Вот ведь колдовская порода – все девки как девки, о свадьбах и хозяйстве думают, а этой лес – и миленок, и дом родной.

– Да кто ж ее этакую полюбит? Мужик в поневе, вот кто она!

Я молча проходила мимо назойливых голосов и лишь ненадолго останавливалась у ворот, возле темной и низкой избенки Баюна. С той зимы, когда паренек вытянул меня из проруби, я ничего о нем не слышала, но тишина и заколоченные двери избы ясно говорили, что владельца нет дома.

– Он ушел в Новый Город к родичам, – объяснил слепец. – Он в это время всегда к ним ходит, а к Коляде возвращается.

Вместе с Баюном меня покинули странные видения, и к концу осени я сама уже не верила ни в шилыхана, ни в его рассказы. Поэтому когда Баюн вернулся, – а он пришел на заре и, направляясь на охоту, я первой увидела его маленькую, шагающую через лядину фигурку, – я ни о чем его не спросила. Просто мне было уже не о чем спрашивать этого худого усталого паренька в стареньких, истертых до дыр поршнях, с тяжелой сумой за плечами. Но где-то в глубине души я надеялась, что Баюн сам явится ко мне. Однако он не пришел. Ни в ту зиму, ни в следующую. В печище справляли праздники, дегли по весне чучело Морены-зимы, опахивали поля от Коровьей Смерти, выпускали на волю певчих птах, триз-новали и гуляли на свадьбах, и Баюн был там, а мы со стариком жили своими тихими заботами – я бродила по лесу, он управлялся по хозяйству.

В поисках хороших ловищ я уходила все дальше и дальше от Ужи. Однажды зашла и на Красный Холм. Там не осталось ничего напоминающего о людях. Теперь это была голая, выжженная пустошь, и лишь на спускающемся к Мологе крутом склоне печально покачивала кроной невысокая березка. Ее тонкие ветви бились на ветру, и, казалось, дунь Позвизд посильнее – хрупкий ствол надломится, но она держалась. Недолго думая, я воткнула рядом с березкой прочный, заостренный на конце шест, надежно прикрутила его к деревцу пеньковой веревкой, немного отошла, любуясь своим трудом, и вдруг застыла – а ведь это я! Я – эта березка, привязанная чьей-то заботливой рукой к крепкой, не имеющей корней опоре – Олаву! Только моя веревочка давно развязалась…

В горле запершило, на глаза навернулись слезы, и, забыв об охоте, я побежала вниз. Больше на Красный Холм я не возвращалась.

А спустя еще два года случилось то, чего я так долго ждала. Но на сей раз новости принес не Баюн-шилыхан.

Ясным зимним утром я, как обычно, собралась на охоту. Мне не хотелось уходить надолго, поэтому слепец сунул в мою суму лишь пялку, нож и какое-то зелье от ран. Поднявшись раньше Девы Зари, я взяла суму, надела старые лыжи и к середине дня была уже далеко от печища. Поначалу мой путь шел по Мологе, но вскоре шагать по пустынному руслу реки надоело, и я повернула в лес. Я хорошо знала окрестные места – о некоторых рассказывал старик, а некоторые промяла своими ногами. В полдне пути от Мологи разливалась другая река Мета. Старик говорил, что если идти по ней два дня, то на третий выберешься прямо к Новому Городу, а если продолжать путь и нигде не сворачивать, то через день очутишься возле большого озера Серегерь. Там начинались густые древние леса, которые издавна славились хорошими ловищами, поэтому там частенько можно было встретить пришлых охотников. Раньше мне и в голову не приходило отправиться к Серегерю, но нынче захотелось повидать что-то новое. Прикинув, что на день своих запасов мне хватит, я поправила пояс и устремилась вперед.