Искры на ветру - Илья Витальевич Карпов Страница 16

— Нельзя, — отрезал Таринор. — Я бы и сам с радостью свалился прямо рядом с бедными лошадьми. Мне тоже хочется спать, но ещё больше мне хочется не попасться людям Рейнаров.

Перекрёсток возник давным-давно, как несколько постоялых дворов на пересечении трактов, и теперь представлял собой целый городок, где путник мог найти кров, пищу и лошадь и тысячу необходимых мелочей. Это место было под личным контролем короля, и торговать здесь категорически запрещалось, чтобы товары добирались до столицы.

Пройдя шумный Перекрёсток, соблазнявший множеством вывесок, что обещали усталому путешественнику мягкую кровать, горячую похлёбку и холодное пиво, участники свежеиспечённого наёмничьего отряда не давали друг другу уснуть разговорами, историями из жизни и простенькими дорожными играми вроде «угадай, о чём думаю». Впрочем, неудивительно, что объектом мыслей была уютная кровать, кружка пива или добротный кусок мяса, а потому играть было не слишком интересно.

Зато за разговорами им удалось узнать больше друг о друге. Оказалось, что отец Эрниваля всю жизнь стыдился сына, рождённого вне брака. Рия же увлеклась алхимией вопреки воле родителей, которые, считали возню со склянками неподобающим для приличной девушки занятием и стремились воспитать её в духе благородства. Игнат и Таринор решили, как только выдастся свободное время, непременно поднять по паре кружек за Бьорна, их общего друга, а до тех пор вспоминать его лишь добрым словом.

Первое время, когда Игнат вернулся в Дракенталь после отчисления, Бьорн нередко давал кров худому рыжему юноше, а взамен каждый вечер получал ворох свежих слухов с шумных городских улиц. Таким образом, Бьорну часто удавалось арестовывать воров и прочих тёмных личностей, до которых без него страже и дела не было. Игнат же со своими способностями мог не опасаться, что его подкараулят в тёмном переулке. Хотя несколько раз ему всё же доставалось.

К вечеру Таринор, от усталости начинавший засыпать на ходу, принял решение впервые за время пути устроить полноценный привал на ночь, и никто не пытался с ним спорить. Этой ночью наёмнику даже сны не снились, зато наутро, когда его разбудил Драм, он понял, что уже давно не спал так крепко.

Неподалёку от места, где они спали, остановилась запряжённая белой лошадью телега. Правивший ей юноша в бурой накидке с капюшоном спрыгнул с облучка и зашагал к ним. Сердце Таринора забилось быстрее, а рука легла на рукоять меча, но, когда незнакомец снял капюшон, наёмник тут же успокоился. Голова юноши была выбрита с двух сторон, осталась лишь полоса коротких русых волос, шедших от лба к затылку. Так стригли монастырских послушников в знак того, что теперь их бытие так же поделено на две части. И только им решать, вернуться ли в мир со всеми его искусами или же посвятить остаток жизни праведному служению богам в качестве монаха.

Незнакомец представился Рутвеном. Он возвращался из монастыря, что стоял неподалёку, в столичный храм Троих и предложил подвезти путников, если им по пути. Обернувшись, Таринор увидел сразу четыре умоляющих взгляда, поэтому ему ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Послушник оказался улыбчивым и добродушным парнем. Он говорил, мол, епископ Велерен терпеть не может опаздывающих обозов и хорошо бы добраться до темноты. Стоило ему это сказать, как Эрниваль удивлённо вскинул свои светлые брови.

— Велерен? Так звали моего отца, правда, когда я видел его в последний раз, он ещё не был епископом.

— У его преосвященства есть сын? — удивился Рутвен.

— Увы, внебрачный, — ответил Эрниваль, — дитя греха. Отец тогда едва получил сан и едва не лишился его, но патриарх Хельдерик лично простил ему это прегрешение. Наверное, когда я покинул дом, он был только рад. Интересно, как он отнесётся к моему возвращению?

— Боги милостивы, и людям стоило бы у них этому поучиться. Ну, стало быть, вместе в храм отправимся, — улыбнулся Рутвен и слегка встряхнул вожжами, отчего лошадь ускорила шаг. — Вот так, Аминея, вот так, — ласково добавил парень.

— Твою кобылу зовут Аминея? — удивился Эрниваль. — Как богиню милосердия?

— Ага, — отозвался через плечо послушник. — Она у меня добрая, смирная, и я с ней так же обхожусь. Животное, оно ж чувствует, когда к нему с добротой, с душой. Прежний хозяин, говорят, рыцарем был, сёк её нещадно. Дурной был человек, не иначе, вон сколько шрамов ей оставил, и спина, и бока. Потом храму её продал, с тех пор мы с ней и ездим до Перекрёстка и обратно, потихоньку, не торопясь.

— А ты её, значит, не стегаешь? — спросил Таринор.

— Видишь где-то в повозке кнут? — ответил тот с беззлобным укором. — Нет, она меня и без этого понимает. На ласку лаской отвечает, потому и Аминея.

— Может, она потому и смирная такая, что до этого её секли нещадно? — предположил наёмник. — Вот она и поняла разницу в сравнении.

— Может и так. Да только я всё равно верю, что добрым словом можно добиться многого.

— Тогда уж добрым словом и кнутом. Не будь у неё прежде жестокого хозяина, не оценила б она твоего ласкового обращения.

— Даже если бы и так, то у меня всё равно бы на неё рука не поднялась. Пришлось бы храму кого-то другого отправлять за припасами. Я давно, ещё когда в послушники не пошёл, решил для себя, что на свете и без того достаточно злодейств, ни к чему ещё и мне их преумножать. Отец мой псарём был в Гримхолде, натаскивал охотничьих собак для лорда Гримвуда. Я в детстве на это насмотрелся, да его дело продолжать не захотел. Попросил отдать меня в ученики к отцу Хольгу, тамошнему священнику. А тот больше прочих богов почитал Холара Милосердного, да Аминею, вот и меня наставлял в том же русле, — послушник вздохнул и оглянулся. — Грешно говорить, а всё же неправильно это, когда лорды и рыцари в храме молятся, чтобы боги помогали их клинкам проливать кровь. Я ещё мальчишкой видел, как в храме Гримхолда молились сам лорд и двое его сыновей, собираясь на войну. В следующий раз в храм пришли только его сыновья, без отца. Один без руки, другой целый, но с проседью, а ведь им было не больше, чем мне сейчас. Да, боги помогли им, и в той битве они одержали победу. Но я видел по их глазам, что цена этой победы оказалась слишком высока.

— Эх, Рутвен, — вздохнул Таринор с улыбкой. — Побольше бы миру таких, как ты.

До предместий Энгатара добрались к вечеру, путников на дороге стало гораздо больше. По левую руку навстречу им двигались купеческие обозы, пустые крестьянские телеги, королевские патрули в красных плащах с золотыми полосами, даже неспешно покачивавшийся в седле внушительного вида инквизитор, что смерил путников оценивающим взглядом и отправился дальше своей дорогой. Тракт близ столицы кипел жизнью не хуже оживлённой городской улицы.

По обеим сторонам от дороги виднелись обширные, ещё не засеянные, поля, а немного в отдалении мерно вращались лопасти мельниц и темнели крыши деревенских домов, от которых в небо уходили тонкие струйки сизого дыма. Всё это невольно наводило на мысль, что в этом краю не могло случиться совершенно ничего плохого, и сами силы мироздания не нарушили бы идиллию здешних мест.

Однако Таринор запомнил эти земли иначе. Выжженные поля, заваленные телами места побоищ, крики кружащего над ними воронья. Калеки и беженцы, стремящиеся в город-крепость, где им никто не был рад, но где они могли получить хотя бы иллюзию безопасности. Семь лет назад они с Бьорном ушли отсюда, теперь же он вернулся один. Но пасторальный пейзаж, который он ныне наблюдал на этих некогда опустошённых землях, вселял в душу надежду, что, даже самое мрачное время проходит, и даже на пепелище могут зацвести цветы. Жаль только, что мёртвых уже не вернуть из могил. И на этих полях с мягкой травой, по которым теперь беззаботно бегают босоногие крестьянские дети, когда-то в муках умирали те, кого Таринор когда-то знал.

Начинало темнеть, а вдалеке на севере уже виднелись стены Энгатара, столицы всей Энгаты, самого крупного и населённого её города. Таринор помнил, как в войну Короны городские ворота были отворены гвардейцами по приказу Вельмора Скайна, бывшего тогда командующим замковой стражи, а врата Чёрного замка Вельмор открыл лично. Что произошло дальше — известно всему королевству и наверняка осталось