Ольга Григорьева - Берсерк Страница 18

Теперь уже вскочила я. Имя Клеркона напомнило старую клятву Олава. Как он мечтал, как шептал: «Вырасту, сыщу Клеркона и убью!» Значит, не довелось ему поквитаться со своим обидчиком, какой-то Али опередил…

Заметив в моих глазах интерес, Житник остыл, уселся и принялся рассказывать:

– Это давно было, лет уж шесть прошло, не меньше. Тогда еще никто и не ведал, что этот Али – конунгов сын.

У меня зашлось дыхание. Олав тоже сын конунга… А если… Но предположение было слишком невероятным.

– Эй, девка, да тебе никак худо? – схватил меня за плечи Первак и одернул разговорившегося кривича: – Придержи язык, парень! Неладно девке на ночь глядя про убийства слушать!

– Нет! – протестуя, я рванулась вперед. – Нет! Пусть говорит!

Первак разжал руки, а Житник растерянно заморгал и неуверенно, косясь на хмурого Первака, забормотал:

– А что говорить-то? Я сам того убийства незрел, только от сестры слышал, как дело было. Она все видела. Клёркон той осенью привез много новых рабов, ходил возле них, нахваливал свой товар и вдруг откуда ни возьмись появился мальчишка. Шустрый такой – никто и не заметил, как он у торговца стащил меч да маханул Клеркону по горлу. Эст захрипел, начал валиться, а парень завопил что-то на урманском, бросил меч и дал стрекача прямо к княжьему терему. Клерконовы дружки его долго искали, а потом выяснили, что парень – племянник княжьего воеводы. Отправились они к Сигурду за ответом, а он и говорит: «Мальчишка у княгини, он ей пришелся по нраву, и она за него предлагает большую виру»[37]. Эстам мальчишка-то был не нужен, денег хотели. Пошли к княгине. Она и впрямь спрятала убийцу и откупного дала. А потом вдруг все стали говорить, что мальчикто не просто воеводин племянник, а сынок какого-то там урманского конунга. Княгиня в нем души не чаяла, приняла его в свою дружину, позволила при Владимире остаться, а когда он стал воеводить, придумала ему имя – Али. Так что трус этот Али – за бабьей спиной спрятался, на бабьих плечах поднялся!

Гнев окатил меня с головы до пят. Я не сомневалась, что кривич говорил об Олаве! Только мой Олав мог так покарать Клеркона, только он был столь красив, чтоб понравиться жене князя, и он был сыном конунга.

– Ладно, парень, хорош болтать пустое! – опередив мой возмущенный возглас, буркнул Первак. – Али по всей русской земле известен и нечего о нем небылицы плести. Молод он, зелен, зато каков хоробр! Его деяния от Ладоги до Киева всем ведомы. Что он конунгов сын, я верю – соколиную породу издалека видно, а вот что он зазря убил человека – ни за что не поверю!

– Но сестра сказала…

– Да что она знает, твоя сестра?! Баба она дурная! – Первак презрительно сплюнул и вдруг, вспомнив обо мне, смущенно хмыкнул. Но мне было не до обид. Али! Вот кем стал Олав! Теперь я могла просить у него защиты и свободы, могла увидеть и порадоваться за него! Ох, рвануть бы прямо в Киев, но для такого дальнего пути мало иметь за плечами старенькую пялку, а на ногах едва держащиеся лыжи.

Я встала и двинулась к ели. Мужики уставились на меня. Они никак не могли уразуметь, почему собеседница вдруг ушла от теплого костра и сует ноги в крепления лыж?

– Ты куда собралась? – недоверчиво спросил Житник.

– Обратно к дому, – ничуть не кривя душой, ответила я. – Ночь вон какая светлая, доберусь не хуже, чем днем.

– Мы ж вроде сговорились вместе на Серегерь идти… – все еще не понимал Житник.

– Видать, придется вам охотиться без меня. – Я толкнулась ногой. Лыжи послушно заскользили к еловым зарослям. Скрываясь в густой колючей зелени, я выкрикнула: – Уж не обессудьте!

Ночь действительно выдалась светлая. Звериные следы испещрили снег, но мне было не до охоты. Задыхаясь, я бежала домой. Однако как ни спешила, Красный Холм поднялся предо мной только на рассвете. Раньше я старалась обходить его, но теперь рванула напрямик. Пот заливал глаза, и, взобравшись на Холм, я не сразу разглядела сидящего возле моей березы Баюна. А разглядев, пошла уже тише. Я ждала, что он заговорит, однако Баюн что-то делал с моей березкой и ничего не замечал. Я подошла поближе и вытянула шею. Тонкие пальцы мальчишки бережно держали белый, в крапинку ствол и обматывали вокруг него узкую красивую ленту. Услышав позади поскрипывание снега, он оглянулся, да так и застыл над выпавшим из рук комком ленты. Я тоже не знала, что сказать. Этот Баюн, хоть и занимался весьма странным делом, а все же ничуть не походил на того шилыхана, что являлся мне в видениях. У этого Баюна была обычная угреватая кожа, покрасневшие от снега руки, с синими прожилками и потрескавшиеся губы. Он был жалок и неловок, совсем не таков, каким я его помнила по снам.

– Хотела поклониться тебе за спасение… – негромко вымолвила я и запнулась. Я не знала, что еще говорить этому чужому мальчишке!

Он опустил голову и негромко отозвался:

– Не за что кланяться… Ты с охоты?

– Да. – Я представляла этот разговор совсем иначе! Думала рассказать Баюну об Олаве, о Сигурде, о том, что вскоре, возможно, вновь увижу старого друга и на, Сей раз он будет могучим воеводой, а не простым мальчиком-рабом, но как сказать все это незнакомому, прячущему взгляд парню? Теперь мне стало понятно, что Баюн – совсем чужой…

– Ну, я пойду, – неуверенно сказала я и, не получив ответа, двинулась прочь, но уже на склоне обернулась и указала на привязанную к колу березку: – Зачем ты это делаешь?

Паренек вскинул огромные голубые глаза:

– Она почти отвязалась, а как ей выжить-то, совсем одной? Вот я и решил… – И вдруг застенчиво улыбнулся: – Она подросла, вон и колышек уже стал мал, но я не хочу его менять, думаю – пусть так и будут вместе, ведь она уже к нему привыкла…

«Да, привыкла, привыкла…» – вертелось у меня в голове. Я смотрела на березку, на невысокий шест возле нее, а видела себя и Олава. Это мы стояли на крутом склоне, поддерживали друг друга, и сама Доля связывала нас вместе, как эти худые мальчишеские руки связывали ствол дерева и толстое древко кола! Подобно этой березке, я выросла, и Олав тоже стал иным, но я не хотела бы видеть рядом кого-нибудь другого!

– Правильно, Баюн, – ободряюще сказала я пареньку. – Правильно, не меняй его. Так будет лучше.

И, посильней толкнувшись, полетела вниз, к темнеющему у подножия Холма пятну – избе слепого старика.

В Киев я отправилась весной, когда на реках сошел лед. Слепец объяснил, что осенью нарочитые уезжают с князем в полюдье и искать Олава в Киеве до конца зимы – пустая трата сил. Я переждала холода, но с первыми вешними водами стала собираться в дорогу. На сей раз старик увязался со мной.

– Вдвоем идти легче, – твердил он и оказался прав. Мы быстро добрались до Дубовников, а там у реки остановились. Пришлых лодей на Мутной еще не появилось, но по ее ленивым водам уже вовсю сновали расшивы и насады, подбиравшие попутчиков до Ловати, Куньи, Смоленска и Непра[38].