Мартин Романо - Всадники бури Страница 38

У подиума, почтительно склонив голову перед каменным изображением божества, замерла Дэви Вендии Жасмина. Взгляды всех были устремлены на нее. Женщины с восхищением и завистью смотрели на белоснежный шелковый наряд Дэви. Мужчины пытались разглядеть под просторными одеяниями контуры стройного тела. На голову Дэви было накинуто ниспадающее плавными волнами кисейное покрывало. Даже лицо Жасмины было скрыто от чужих глаз. Она шептала слова молитвы. И все присутствующие в храме (разумеется, кроме невежественных рабов) тихонько повторяли их вслед за своей Дэви.

Несмотря на кажущуюся важность происходившего здесь в этот вечерний час, на самом деле, все это было обычной ритуальной церемонией, совершавшейся в стенах храма Асуры неизменно по случаю рождения нового месяца. Традиционный обряд этот, когда правители Вендии на глазах у своих «вернейших» подданных обращались к Всевышнему, не был лишен некоторых строгих правил.

После него в храме устраивалось такое неистовое веселье с музыкантами, полуобнаженными танцовщицами, вином, играми и прочими забавами, что обо всех строгостях забывалось до утра. Подобные ночные празднества были очень любимы Айодхийской знатью. Участвовать в них позволялось только мужчинам. Благородные дамы обязательно должны были покинуть храм сразу же после завершения молельной церемонии — и это, пожалуй, было единственным незыблемым правилом…

Однако сегодняшнее празднество разительно отличалось от всех предыдущих. Подавленные пропажей дочери, правитель и Дэви противились участвовать в церемонии. Такой отказ должен был быть расценен всеми только как категорическое нежелание королевской четы вообще устраивать празднество. Но не знавшая ни сострадания, ни вежливости (просто человеческой, а не установленной холодными правилами этикета) айодхийская знать жаждала увеселений. И, в конце концов, не без участия жречества удалось-таки склонить Жасмину к участию в ритуальной церемонии. А Джайдубар, вышедший из провинции и относившийся к столичным забавам с нескрываемой холодностью, не думал уступать ни знати, ни жречеству. Впрочем, на его обязательном присутствии в храме никто долго и не настаивал, ибо жрецы согласились (еще бы, ведь в ночь рождения нового месяца их казна неизменно пополнялась щедрыми приношениями), что для совершения обряда вполне было достаточно и одного из царственных супругов — Дэви Жасмины.

Дэви закончила молиться. Но стояла, как и прежде, неподвижно, со смиренно опущенной головой. Жрецы разом ударили в свои гонги. В зал вбежали две молоденькие девушки — храмовые танцовщицы с накрашенными губами и обильно подведенными сурьмой глазами и бровями. Они танцевали под громыхающие звуки гонгов, и их гибкие, облаченные в тончайшие А шелка тела извивались, словно змеи. И при всяком движении девушек взволнованно дрожали, увешивавшие их руки, грудь, голову бесчисленные золотые украшения. Все с упоением глядели на танцовщиц. Наверное, поэтому почти никто и не заметил появления в храме еще одного человека, невысокого темнокожего в убогой грубой одежде. Поскольку же вошедший вернее всего походил на раба, то даже те немногие из присутствовавших в храме, кто увидел его, тотчас же не без брезгливого пренебрежения отвели глаза в сторону. Между тем один человек — из тех наиблагороднейших господ, которым по праву была оказана честь стоять подле самой Дэви, — все же украдкой наблюдал за появившимся в храме рабом. Это был дядя Жасмины принц Шэриак.

Вошедший показал стражникам кольцо на правой руке (по вендийским законам, на среднем пальце правой руки рабам полагалось носить кольца с гербовыми печатями своих господ). Стражники безо всяких вопросов и прочих церемоний пропустили его. Темнокожий, однако, не присоединился к теснившимся кучкой рабам, а направился в эту, самую отдаленную от главного входа часть храма, где в культовой нише на подиуме стояло изваяние Асуры.

Он шел у самой стены, за спинами глядевших на танцовщиц аристократов. Ступал медленно и по-воровски крадучись. А на темном, почти черном лице его выражалось настораживающее смешение отчаянной решимости, страдания и обреченности.

Это было лицо человека идущего на смерть. Приговоренного к ней самим собой.

Все учащеннее и громче становилось резкое неугомонное биение гонгов в руках жрецов. Все неистовее становились движения храмовых танцовщиц. Тела девушек трепетали. В огромных черных глазах, таких божественно прекрасных и всегда будто чуточку влажных, какие бывают, наверняка, только у вендийских женщин, появилось что-то исступленное, даже безумное. Все глядевшие на молоденьких танцовщиц, медленно, но неотвратимо отдавались во власть сладостного упоения. Их губы беззвучно шевелились. Веки лениво наползали на глаза. А в ушах, не ослабевая ни на йоту, гремели удары гонгов.

И вдруг — все звуки перекрыл короткий женский вопль. В один миг смолкли гонги жрецов, замер танец храмовых служительниц. У подиума со священным изваянием Асуры в мучительных конвульсиях извивалась Дэви Жасмина. Она лежала ничком.

На спине молодой женщины, на белоснежном шелке ее одеяний вызывающе проступало огромное кровавое пятно. Бессознательно пытаясь подняться, Дэви, едва не запутавшись в своем пышном кисейном покрывале, оперлась на локти. Приподняла голову. И тут же, не найдя в себе силы удерживаться в таком положении, снова поникла. Из ее горла вырывались негромкие стоны.

Однако не только раненая (вернее всего, смертельно раненая) Дэви Жасмина привлекла к себе всеобщее внимание. Рядом с лежавшей на полу Дэви сошлись в схватке двое мужчин. Один из них был хорошо известный всем принц Шэриак. Другой — темнокожий раб. Огромная рука второго сжимала окровавленный кинжал. Противники крепко сцепились.

Не позволяя друг другу вырваться, они беспомощно топтались на одном месте.

Шэриак удерживал сжимавшую кинжал руку темнокожего таким образом, чтобы предупредить всякую попытку противника направить стальное острие в его сторону, и вместе с тем решительно стремясь самому завладеть оружием. Вся эта борьба заняла не больше трех-четырех мгновений.

И когда к дерущимся подбежали стражники, Шэриаку удалось уже не только выхватить кинжал, но и успешно поразить им своего противника. Раб открыл рот, при этом не издав ни звука. Его темное лицо неестественно напряглось, но всего лишь на миг.

Потом мускулы расслабились, придав лицу спокойное, как будто даже умиротворенное выражение. И только в широко раскрытых глазах его застыло что-то мученическое и одновременно с тем… да, изумленное, точно раб никак не ожидал быть поверженным от руки принца. Его худое, жилистое тело обмякло и бессильно повисло на Шэриаке. Тот брезгливо оттолкнул его. Тело рухнуло на пол.