Избушка на костях - Ксения Власова Страница 43

вдруг отяжелел. Беспечность уступила место скрытому, неясному напряжению: не пугающему, но будоражащему, заставляющему кровь бежать быстрее. Глаза Тима встретились с моими. Между нами легло тягучее, бесконечное мгновение – сладкое, терпкое, с едва ощутимой горчинкой. В горле пересохло, и я судорожно сглотнула. Это движение, простое и обыденное, заставило Тима вцепиться взглядом в мои губы.

За спиной раздался громкий плеск воды. Я обернулась и, уже глянув на гладь озера, поняла, что возможность, словно сорвавшаяся с нитки бусинка, улетела в колодец вечности. Тихий, чуть разочарованный вздох Тима, в котором мне все равно чудилась и толика облегчения, вторил моим мыслям.

– Кто там? – спросил он, осторожно ставя меня на ноги. – Русалка?

– Не знаю, – пробормотала я, расправляя смятую юбку сарафана, припыленную песком. – Но вон круги на воде до сих пор расходятся. Кто-то точно озеро баламутил. Может, рыба.

Я старалась избегать взгляда Тима. На душе черным цветком распускалась досада. Сколько еще таких возможностей я упущу, прежде чем решусь все прояснить? В голове стало пусто: предвкушение, поднявшее меня на вершину, сменилось обидой, утащившей на дно. Я будто на качелях пронеслась вверх-вниз – и так несколько раз.

– Я подожду вон там, под березой, – негромко проговорил Тим. – Если что, кричи. Прибегу на выручку.

Я слабо улыбнулась, по-прежнему не смотря в лицо другу. Тело пронзила дрожь, когда Тим ненадолго сжал мое запястье, а затем отпустил. Когда я набралась смелости поднять голову, Тим уже повернулся ко мне широкой спиной и зашагал в сторону ближайшего дерева. Обычно гордо расправленные плечи были чуть ссутулены, руки спрятаны в карманы холщовых штанов. Песок под его кожаными сапогами тяжело проваливался, подошва оставляла выпуклые следы, тянущиеся по берегу ползущей гусеницей.

Я тяжело вздохнула и направилась к зарослям кувшинок у левого берега. На аромат белых цветов слетались шмели и осы, и потому рядом с зарослями осела целая ватага лягушек. Зеленые прелестницы моему вторжению в их вотчину не обрадовались. Вой поднялся такой, что, пожалуй, и водяной его услышал.

– Да не трону я вас, – увещевала я расквакавшихся лягушек. – И цветы срывать не стану.

Рука потянулась к лукошку, свисающему с локтя. Отбросив в сторону расшитый рушник, я бережно достала пахнущий теплом и добром каравай. Листья кувшинок плавали у самого берега, местами приставая к песчаной земле, но я сбросила лапти, стащила онучи и, приподняв подол, шагнула в воду. Не дело это, угощение водяного оставлять у суши. Обидится еще, не примет…

Дно оказалось каменистым. Мелкая галька больно впилась в стопы, и я поморщилась. Шаг, еще один и еще… Остановилась только тогда, когда вода дошла до оголенных коленей. Часть подола, как я ни старалась, все равно промокла.

– Вот тебе, батюшка, хозяин рек, озер и ручьев, гостинец от меня и Яги. Откушай, не побрезгуй.

Свежий, ароматный каравай с присыпанной солью верхушкой тяжело лег на плотный сердцевидный лист кувшинки. Я подтолкнула его в сторону центра озера и отпустила. Лист ушел под воду – тотчас и беззвучно. Я немного постояла, невесть зачем, и вернулась на берег.

Уселась прямо на мокрый песок, так что вода облизывала мои босые пятки, и принялась ждать. Солнце палило нещадно, так что я откинулась назад и оперлась локтями на землю, прикрыв глаза ладошкой. Над ухом кружили назойливые толстые шмели, но я лишь недовольно цыкала на них. Шевелиться, пусть даже для того, чтобы махнуть рукой, совершенно не хотелось.

Вода, играющая серебристыми бликами, наводила сон. Веки медленно тяжелели. Я и сама не заметила, как меня разморило, а разум заволокло сладкой дремотой. Снилась мне какая-то чушь: волк, лес, огромная морская волна, накрывающая золотые купола церквей. Шелест воды казался таким настоящим, что я вздрогнула, когда на мое лицо упали крупные капли – но не соленые, а пресные.

– Спишь, красавица?

Мелодичный голос над ухом заставил резко распахнуть глаза. Все еще не понимая, где я – наяву или во сне, взглянула на незнакомку, нависшую надо мной. Длинные светло-русые волосы шелковистым водопадом спускались на тонкие плечи и прикрывали оголенную грудь. В широких разрезах длинной зеленой юбки, сшитой из мокрых водорослей, виднелись крепкие ноги – молочно-белые, будто никогда не знавшие ласковых поцелуев солнца и злых объятий полудницы. На запястьях красовались браслеты из мелких изумрудных листьев ряски. На макушке покоился пышный венок из крупных белых и мелких желтых кувшинок. На шее, точно оберег, переливалась на солнце розоватая жемчужина. Прищуренные зеленые, цвета темного мха, глаза русалки смотрели на меня с живым любопытством.

– Полынь или петрушка? – весело спросила она и склонилась надо мной еще ниже. От ее широкой улыбки веяло водным холодом, как от самой русалки – запахом старой тины. – Ну, красавица, что выберешь?

Затуманенный сном разум застыл, будто сломанный на крыше птицеверт. Я часто-часто заморгала, силясь сбросить вязкий, как болотная жижа, морок о волне, погубившей богатый град. Перед внутренним взором все еще с криком разбегались люди, с корнем выдирались из земли деревья, рушились дома и щебнем рассыпались снесенные потоком воды мостовые. Я смотрела на русалку, но видела перед собой девочку, обхватившую голову руками и в ужасе закрывшую глаза, перед тем как ее полностью поглотила разбушевавшаяся стихия.

– Полынь или петрушка? – с легким раздражением повторила русалка. Ее руки легли на мой стан, шустрые пальчики робко пробежались по бокам, готовые в любой миг защекотать до смерти. – Иль ты не наша, не местная, не знаешь, что ответить?

Язык прилип к нёбу. Я будто раздвоилась: одна часть меня была здесь, на берегу, с русалкой, другая – там, в затопленном граде. Ветер захлестал в лицо, с темно-синих небес, пронзенных серебристой вспышкой молнии, полился дождь. Стало зябко, и, краем разума понимая, что мне не может быть холодно, ведь тело все еще у берега озера, я обхватила себя за плечи.

– П… п… п… – Зуб на зуб не попадал от внутренней дрожи, сотрясающей меня так же сильно, как гром – округу потопленного града в моем мороке. – П…

– Не говоришь, что ли… – с жалостью спросила русалка, на ее неестественно-белом, отдающем легкой зеленью лице промелькнуло участие. – Немым среди людей худо. Обижают, поди? Может, ты не просто так пришла к водице?

Я на ощупь принялась искать в лежащем под боком лукошке полынь. Мне бы вынырнуть из видения, узреть не чужое грядущее, а свое настоящее, которое грозит гибелью, но тут в затуманенной голове промелькнула картинка смутно знакомой фигурки. Женщина стояла ко мне спиной, и летящий в лицо порыв ветра вместе с ледяным дождем принес не менее леденящий душу смех. Нет, почудилось! Неужто…

Яга?

Фигурка, стоявшая на возвышении и любовавшаяся видом затопленного города, снова рассмеялась и обернулась. Миг, и я увижу ее лицо…

– Грустная ты, – продолжила русалка. Голос ее звучал задумчиво, как у ученика, получившего сложное задание у наставника. – Ничего, на дне озерном отогреешься, смеяться заново научишься.

Простые слова, сдобренные заботой, предвещали беду. Нет-нет-нет!

Я выхватила полынь из лукошка, но поздно. Русалка принялась весело щекотать меня. Из горла вырвался смех, но не беззаботный предвестник счастья, а измученный, нескончаемый, точно кашель лежащего на смертном одре старца. Тело скрутило судорогой, в глазах потемнело. Морок развеялся, и я так и не увидела лица незнакомки, лицезрящей гибель града с равнодушием сытого хищника.

– П…

Из горла вырвался лишь всхлип. Душивший смех железной цепью сдавил горло, не позволяя сказать ни слова. Слезы потекли из глаз, а грудь будто камнем придавило. Каждый новый глоток воздуха стал на вес золота. Из последних сил я бросила в русалку полынь.

– Ох ты ж, моя душка! Правда, что ли, прогнать меня хочешь? Да с нами тебе лучше будет, чем с людьми! Никто не обидит тебя больше, обещаю.

Смех, выворачивающий внутренности наизнанку, смолк. Я сделала рваный вдох, один, другой, третий… Из глаз лились слезы, но даже затуманенным взглядом я видела, что русалка вот-вот отступит. Ее руки еще обнимали мой стан, но больше не щекотали.

– По-о-олынь, – с трудом выдохнула я.

В глазах русалки промелькнула досада с примесью крупиц облегчения, но она так резко сменилась обжигающим гневом, что я оторопела. Волосы на светло-русой макушке привстали дыбом, точно на загривке у злой собаки. Бледное лицо перекосило от страха, а с губ сорвался то ли свист, то ли змеиное шипение:

– Ты кого, ведьма проклятая, привела?

За спиной зашуршал песок. Он разлетался