Избушка на костях - Ксения Власова Страница 42

На кончиках пальцев промелькнули зеленовато-оранжевые всполохи. Спину и плечи обожгло, будто по ним шустро пробежала огненная ящерица. Стихия огня, моя стихия, рвалась наружу, чтобы дать отпор обидчикам.

Вот только не было их передо мной.

– Одна пойдешь, – отстраненно, точно мыслями не здесь, сказала Яга. – Полынь с собой возьмешь. Не простую, заговоренную. Как окажешься у озера лесного, хлеб в его водах утопишь. Только с уважением, с почестями. Не швыряй его, как булыжник на дно. Надобно задобрить водяного, чтобы он не надумал вступиться за свою русалку.

– Не дурная же, – пробормотала я. – Понимаю.

Уведя руки за спину, хорошенько встряхнула кисти. Кожу перестало жечь пламя, и я с облегчением выдохнула. Яга и бровью не повела, будто то ее не касалось.

– Затем садись на берег и жди. Русалки любопытные, как кошки, а еще до молодого здорового духа жадные. Кто-нибудь из них непременно учует такую видную гостью, как ты, и выглянет из вод.

– А дальше что?

– Спросит она у тебя: «Полынь или петрушка?»

– И что мне ответить?

– Полынь выбирай.

За печью раздался тихий шорох. Мы с Ягой примолкли и покосились на угол печи, где обычно прятался домовой. Я его ни разу не видела, только слышала возню по ночам. Чего это он надумал показаться днем? Неужто Яга забыла его с вечера угостить молоком и остатками пирога? За ней такого не водилось.

– Подсобить решил, – пробормотала Яга, прищурившись. – Огонь в печи подгоняет, чтобы хлеб быстрее испекся.

Я тихо охнула: сначала от благодарности, окатившей теплой волной от загривка до ног, а затем от удивления. Домовой показывался только хозяйке избы, но сейчас… Мимолетно, что и глазом не уследишь, мелькнул у заслонки кто-то крошечный, обряженный в старенький тулуп. Угли за заслонкой зашипели, будто на них воды плеснули. Я напряглась, пытаясь разглядеть внезапно осмелевшего домового. Волосы косматые, нечесаные, лица не увидать – стоит ко мне спиной. Домовой наклонился, и из-под тулупа выглянула рубаха, подпоясанная кушаком.

– Узрела его? – спросила Яга, почему-то почти не дыша. – Вижу, что узрела. Скажи-ка, девонька, рубашка на нем какого цвета?

Я моргнула, и домовой исчез так стремительно, будто его и не было. Если бы не вопрос Яги, подумала бы, что почудилось. Слишком часто меня стали накрывать мороки, утаскивать в темные глубины то ли грядущего, то ли минувшего, так что я иногда путала сон с явью.

– Черного, – хрипло сказала я.

Яга тихо выругалась себе под нос, с чувством помянув чью-то матушку. Ее соболиные брови сошлись в одну грозную линию. А на красивом, точеном лице промелькнула, точно тень в окне, досада. Вот только голос, когда она снова обернулась к печи, звучал ровно, с присущим ей достоинством:

– Благодарствую, батюшка. Вовремя твое предостережение.

Я нахмурилась. Смутно припомнила, что по рубахе домового получали весть о скором грядущем. Черный цвет не предвещал ничего хорошего.

– Я осторожной буду, – вырвалось у меня. – Вернусь быстро: одна нога здесь, другая там.

Яга кивнула, но по ее потемневшим глазам я видела, что ее изнутри, точно червь яблоко, точит дурное предчувствие. Оно обуяло и меня.

За окном день неторопливо катился к полудню. На чистом синем куполе неба ярко сияло солнце. И виделась мне на месте желтого слепящего диска не менее ослепительная человеческая улыбка.

Глава 14

Под навесами еловых лап петляла, уводя за горизонт, узкая тропинка. По ковру из изумрудной травы и пожелтевшей многолетней хвое бежал, подпрыгивая на ходу, красный клубок. Я бы давно потеряла из виду эту шуструю то ли нечисть, то ли зачарованную вещицу, и только кончик одной из его нитей, который я держала в руке, позволил не отстать и не заплутать.

– Яга нас обоих к русалке отправила? – недоверчиво переспросил Тим. – Она же меня не жалует.

Солнце, заглядывающее сквозь прорези густых ветвей, играло в рыжих волосах друга расплавленной медью. За минувшее лето они сильно отросли, и на днях Тим снова обрезал их, но некоторые пряди все равно лезли в лицо, приставали к тонким губам, оставаясь на них колкими нитями. Тим тыльной стороной ладони то и дело стряхивал их, и я зачарованно поглядывала на костяшки его длинных пальцев, так небрежно прикасающихся к обкусанным губам.

– Она не совсем так сказала, – уклончиво ответила я, насильно приковывая взгляд к лесной тропке и мельтешащему в траве клубку. – Но сам подумай, какая беда будет от того, что ты меня сопроводишь? Все не одной по лесу гулять.

Ложь, точно железными тисками, обхватила грудь. Дыхание на миг сперло, и я сжала ладонью шею, делая глубокий вдох. Впервые я шла против Яги, впервые обманывала Тима. Но предупреждение домового не шло у меня из головы. Не за себя меня снедала тревога. Уж я-то с помощью Красна Солнышка и советов Яги из любой беды выкручусь. Меня другое волновало: а ну как лихо придет не ко мне, а в избушку и в тот миг, когда я буду далеко от нее? Вдруг домовой, хранитель и хозяин очага, остерегал не меня вовсе, а оставшихся обитателей избы? Если что-то случится с Тимом, пока я волосы русалочьи собираю, себе не прощу.

Нет, пусть лучше посидит на берегу реки, в тени деревьев. Никому он не помешает, а мне будет спокойнее.

– И все равно чудно как-то. – Тим сорвал по пути травинку и задумчиво сунул ее в рот. – Но я и слова против не скажу. С тобой любая прогулка точно праздник.

Его слова согрели лучше самого жаркого огня. Щеки тоже опалило, и я опустила голову, надеясь, что выпавшие из косы пряди хоть немного скроют покрасневшее лицо. На моем локте покачивалось лукошко с хлебом, прикрытым рушником. На дне плетенки покоился пучок свежей, заговоренной Ягой полыни.

Напоследок, на крыльце, она еще раз заставила меня проговорить все то, что я должна сделать, и посетовала – мол, не может отправиться к озеру вместе со мной. Но я и без ее слов нутром чуяла: испытание – оно только мое. Никому не под силу его разделить со мной.

– Смотри. – Тим указательным пальцем ткнул вдаль. – Вон там вроде пригорок, а с него обрыв. Не туда ли стремглав несется твой клубок?

И точно, туда. Добежав до ствола разбитой надвое молнией сосны с мощными, вышедшими на поверхность узловатыми корнями, клубок замер как вкопанный. Я, нагнав его, подхватила и бережно убрала в лукошко. Обратно тоже он нас к дому выведет.

С пригорка открывался вид на овальное озеро, окаймленное высокими зелеными деревьями. По синей чистой глади бежали серебристые блики, и со стороны чудилось, будто кто-то рассыпал по поверхности мерцающую рыбью чешую. Недалеко от берега на плотных зеленых листьях покачивались белые кувшинки.

– Пойдем, – беззаботно сказала я и потянула Тима к крутому спуску с пригорка. Уже на самом краю зеленого травяного ковра, обрывающегося песком с лопухами, хитро спросила: – Не боишься?

Не смогла удержаться, подразнила, ну точно девица на выданье, испытывающая жениха. Тим рассмеялся – искренне, весело, задорно, будто не слышал шутки смешнее. Его белые зубы ослепительно сверкнули, изо рта вылетела травинка.

– Боюсь ли я? – переспросил он и вдруг оказался прямо за моей спиной. – Я?

Я вскинула бровь, пытаясь понять, что же его так повеселило, но Тим резко подхватил меня под коленки и спину, словно невесту, и с моих губ сорвался тихий потрясенный вздох. Обвив его шею руками, я сильно прижалась к разгоряченному крепкому телу. Меня окутал теплый, пряный аромат аира. Я втянула его поглубже и… под хохот Тима мы полетели с пригорка вниз, к берегу озера.

Под ногами друга в разные стороны разлетался рыжий крупный песок вперемешку с мелкими камнями и листьями лопухов. С каждым шагом удержать равновесие становилось все сложнее, и в какой-то миг я поняла: точно упадем.

Голову пьянило, кружило весельем. Склонив лицо к плечу Тима, уткнувшись в его рубаху, я широко улыбалась. Душу, точно парус корабля, наполнило ощущение свободы. Волосы и подол сарафана трепал ветер. Он ласково касался оголенной кожи, и от накрывшего, точно волна, восторга по спине побежали мурашки.

Тим и правда рухнул, но уже у берега. С размаху бухнулся на колени и чуть проехал на них по сухому песку, как по снегу. Меня он из объятий так и не выпустил. От резкой остановки лапоть с моей ноги сорвался и упал у самой кромки озера – у размытой черты, где вода сталкивалась с сушей.

Смех, раздирающий нас обоих, смолк. Беззаботный миг, легкий, как перышко,