Владимир Лещенко - Тьма внешняя Страница 44

Война длилась уже пятнадцать лет, и люди уже овладели большей частью материка, соответствующего в других континуумах Северной Америке (именно туда выходил межпространственный тоннель) Не было сомнений, что через один – два века вся планета окажется в их власти, а бывшие хозяева, и то в лучшем случае, уцелеют лишь в тех районах на которые человек не позарится. Точно так же, когда-то, сами термиты изгнали в холодные районы и на недоступные острова других гигантских насекомых и только-только появившихся земноводных.

Два мира пересеклись, и один поглотит другой, как это неизбежно случалось почти всякий раз, когда соединялись континуумы.

Континуум этот не обращал на себя слишком пристального внимания исследователей, хотя и служил своего рода учебным пособием для начинающих Хранителей.

Немало учеников Зоргорна писало работы по здешней цивилизации.

А исследование нынешнего – Таргиза, посвященное ремиссии отрицательных социальных процессов в период XVI династии третьей империи, даже была включена в Реестр научных трудов.

Почему-то именно эта цивилизация едва ли не больше всех прочих привлекала внимание Зоргорна.

Дело было не только в ее своеобразной социальной структуре или в прихотливых зигзагах истории человеческого сообщества по капризу судьбы развивавшегося в таком неприютном и, в сущности, чуждом для человека мире.

Быть может, он его просто полюбил. Какая странная мысль – полюбить чужой, по большому счету не особо привлекательный мир, да еще тому, кому никогда не суждено увидеть его своими глазами.

Вслед за этим, на ум ему пришло нечто совсем другое, с предыдущей мыслью не связанное. Как было бы великолепно, окажись в их силах пробить такой же проход в любой из обычных миров. Хотя бы в этот самый, напрягающий все силы в борьбе с муравьиной расой, такой скудный и малонаселенный в сравнении с другими.

Даже той Сомы, что бесцельно рассеивается, теряется в пустоте, после смерти живущих там, за один год с избытком хватило бы Миру на долгие циклы…

Но что проку мечтать о несбыточном и немыслимом? Это так же невозможно,

как и раскрыть великую тайну Достигших…

…Бог не дал мне детей. Наверное, я повредила себе что-то во чреве за те годы, когда ложилась со всяким, кто мог заплатить. Но, быть может, давшие мне Силу вернут мне и способность рожать? Ведь, раз их воля такова, что я должна стать королевой всего мира, то должна же я буду оставить кому-то свой трон после смерти? Хорошо, если б это была моя дочь…

Глава 8

– Значит, говоришь, обидели тебя? Кстати, можешь звать меня просто – Арно. Беспощадный, упруго поднявшись, прошелся взад-вперед по тесной комнатенке.

– И ты, узнав о Светлой Деве, уверовал в то, что она послана спасти народ, и решил сражаться на ее стороне? И ты, стало быть, веришь, что король – сын Дьявола, а дворяне и попы – его слуги, как говорят наши люди? – Он испытующе и сурово взглянул в лицо капитану.

– Не знаю… люди зря не скажут, конечно… Жорж Кер запнулся.

– Понятно, – вздохнул его собеседник. – Выходит, ты просто хочешь отомстить?

– Конечно же хочу! – Кер обрадовался возможности выкрутиться из опасного положения. – Да сам посуди, почтенный Арно! Я два десятка лет, без малого, служил верой и правдой этому королю, чтоб он сгорел! – вырвалось у разошедшегося капитана. И меня вышвырнули вон со службы, как щенка! Выгнали вместе с женой и детьми из дому! И пусть я и впрямь был бы виноват, ну ладно…

– Да… – протянул Арно. Кого ни спросишь – всех обидели. Того кнутом отходили, другого податями зажали, этого со службы выгнали и денег не заплатили, – его лицо вдруг отразило глубокое презрение.

«Неужели все-таки почуял что-то?» – с неподдельным страхом подумал капитан.

– Извини, конечно, – он покачал головой, я ведь понимаю – у кого что болит… А теперь послушай, как обидели меня. Почти год меня держал в темнице своего замка человек, которого я дважды спас от верной смерти. Как дикого зверя, прикованного к стене, без надежды выйти даже после смерти – мне сказали, что когда я сдохну, меня зароют тут, как падаль. В моей тюрьме было одно единственное окошко под самым потолком, и солнечный свет проникал туда только на час. Меня кормили помоями, а тюремщик, издеваясь, мочился мне в лицо. А до этого… До этого у меня отняли все, лучник. На его лице застыла маска ярости и горя.

– Все, ты слышишь! Честное имя, ту, которую я любил, дитя, которое должно было у нее родиться… Осталась одна месть! Некоторое время он сидел в молчании, не отводя наводящий жуть взгляд от Кера.

– Ладно, ступай, – бросил он наконец. – Не надо было бы тебя сразу в лейтенанты, так ведь некого… Найдешь улицу Лудильщиков, там, в новом дворце герцога и стоят лучники. Скажи Гасконцу, что я тебя прислал. И завтра же принимайся за дело.

…Только отойдя за полквартала, капитан облегченно вздохнул.

Чувствовал он себя так же паскудно, как два года назад, когда, охотясь за Толстопузым Жако, со своими ребятами вломился в дорогой бордель, и вытряхнул из постелей визжащих девиц нескольких человек, оказавшихся епископом и аббатами, прибывшими в Париж на диспут по случаю какой-то папской энциклики. Сперва напуганный епископ принялся совать ему золотые, а потом разразился площадной бранью, грозя перетрусившему капитану всеми мыслимыми карами. Но тогда он мог лишиться разве что капитанского значка, а сейчас дело шло о его голове.

Ну ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Даже лучше, чем хотелось: он зачислен в войско к Дьяволице и вдобавок на хорошую должность. Мэтр Артюр должен быть доволен.

«Интересно, – подумал он вдруг, – а если бы и впрямь со мной так поступили, как я перед этим Арно распинался, – пошел бы я за Дьяволицей? А кто его знает. Хотя, пожалуй, что и нет.»

Спросив дорогу до улицы Лудильщиков, Кер направился к новому месту своей службы. Вокруг него царила атмосфера богатой ярмарки или большого праздника. Буквально всех окружающих захватила в плен какая-то веселая суматоха: хором ревели песни, громко смеялись, о чем-то спорили. Хмельная бабенка под одобрительные возгласы лихо отплясывала на опрокинутой бочке бесстыдно задирая юбки, из ее разорванного корсажа выпрыгивали мечущиеся груди. Какого-то проигравшегося в кости толстяка со смехом секли тетивой от лука по заголенному заду; два повара громко бранились из-за того, кому резать быка, а предмет их спора мирно пожевывал сено. Народ явно радовался тому, что отныне находится под рукой новоявленной владычицы Франции. Путь его лежал через самый большой городской рынок. Там его глазам предстало довольно веселое зрелище – народ, видимо уже вполне опьянившись свободой и безнаказанностью, принялся громить торговые ряды. Торговцев, пытавшихся защитить свое добро, били палками. Из стоявших поблизости харчевен выносили еду и выпивку и тут же поглощали их под горестно-равнодушными взглядами хозяев. У лавки менялы вспыхнула драка – не могли поделить деньги; сам владелец валялся здесь же, зажимая руками рану на животе.

Капитан не без труда пробирался по запруженным отрядами улицам. Дева строго запретила своим людям занимать дома простолюдинов, так что многие из пришедших в Руан разместились в набитых до отказа церквах и часовнях, во дворцах и домах знати и бежавших состоятельных горожан.

Но большая часть ее ратников в итоге оказалась на улице, под телегами, под рыночными навесами и натянутыми на шесты рогожами или просто под открытым небом, постелив солому. Вокруг чадивших костров сидели вперемешку женщины и мужчины, матери, не стыдясь, кормили грудью младенцев, а у колодцев уже выстроились очереди с разнокалиберными сосудами. Под ногами то и дело чавкало и скользило. Вонь смущала даже ко всему привычного капитана.

«Ну и ну! – пронеслось в голове у старого служаки – И как их при таком порядке еще не раздавили?? И ведь побеждают же! Ну ничего, я в них вколочу… Они еще узнают у меня, что такое служба!» – бормотал про себя Жорж Кер, не замечая, что уже невольно причисляет себя к бунтовщикам.

Над людскими головами торчали стяги на длинных древках, воткнутых в землю. Чаще всего это были просто неровно обрезанные куски синей ткани. Дева на них больше всего напоминала ожившее огородное пугало, а благородное геральдическое животное королей и императоров – какую-то бледно-серую однорогую корову.

Свернув в узкий переулок, больше всего походивший на щель, он двинулся извилистым грязным проходом между тесно сгрудившимися домишками, благоухающим ароматом отхожих мест и хлевов.

Шагов через двести дорогу Керу преградила необъятная свинья, разлегшаяся в луже. Он не удержался, чтобы не пнуть ее сапогом; та в ответ недовольно всхрюкнула, но с места не сдвинулась. Высунувшаяся из-за ограды растрепанная старая женщина принялась визгливо браниться, что, мол, налезло в город всяких прощелыг, которые так и норовят обидеть бедных людей и их скотину, но вот она ужо пожалуется Светлой Деве, и тогда он узнает…