Ангел Маруся - Марина Румянцева Страница 10

Там, на земле, идёт дождь. Срывает с веток уже даже не цепляющиеся за них листья свежий северный ветерок. Листья падают в лужи и пускаются в первое и последнее в своей жизни плавание. Голые мокрые ветки машут им вслед. Хочется плакать. Город съёжился под дождём, закрывая тротуары зонтами. За городом селяне в разноцветных пластиковых накидках собирают в поле последние, не поддавшиеся картофельному комбайну, клубни. Собирается к теплому морю Дашка. Логично. А не составить ли ей компанию? Вернёмся — а здесь уже зима. На белом неплохо будет смотреться нездешний загарчик. Её приятель, конечно, может и не обрадоваться такой компании — ну да мы ему не скажем. Редко какой чужой может чувствовать присутствие — здесь у нас полная свобода. Хочешь, какие мелкие шалости безнаказанно совершай, а хочешь — посильную помощь оказывай.

За особые заслуги становятся ангелами. С ангелами сталкивается любой. Получилось практически безнадёжное дело, например, или шёл — шёл и денежку нашел, когда уже совсем край, или опоздал на самолет — а он разбился. Или мужчина встретился по жизни, сделал своё доброе дело и пропал. Мы его поминаем кобелём и сволочью, а он был — ангел.

Небо. Бесконечное и спокойное. Когда находишься здесь, видно, что облака скользят не по синей плоскости, какой оно представляется снизу, а заполняют собой некий объём пространства — без цвета, веса, запаха и прочих вещественных признаков. Это мировой эфир, прав был Дмитрий Иванович. Небо — для всех. Для птиц, самолетов, звёзд, летающих тарелок, ангелов и неприкаянных душ. Здесь равны все, кто умеет летать. Летать — это просто, если не тянет книзу страх или накопившееся между крыльями зло. Высоко наверху, где перестает действовать сила притяжения, можно почувствовать абсолютную свободу падения в бесконечность. Вселенная — бесконечна, и все попытки углядеть ее край наивны. Не всё можно описать крючками, даже если они имеют пафосный вид многоэтажных интегралов. Ими можно выразить земное, да и то достаточно приблизительно. Здесь нет ничего, что является определяющим внизу — ни пространства, ни времени как такового, даже координаты нет ни одной. Никаких надуманных привязок к точке отсчёта. Да и сам отсчёт тут иной.

Я надеюсь, что ко мне не будут очень строги. Надеюсь на милость того, кто посылает нас в этот мир исполнить урок, а затем снова призывает к себе. Как жаль, что слишком поздно становятся понятными простые вещи и слишком короткими — времена. Или ты можешь, или ты знаешь. Как бы к следующему-то разу научиться и тому, и другому?

22

В той жизни, помнится, я получала образование — и среднее, и зачатки высшего, не проросшие далее первых двух курсов института, без особого желания. Какое там, веселье ведь всякий час, любови разные. Так, с грехом пополам, четверочки с троечками. Даже классиков не читала, только основополагающие моменты по учебнику — «этим он хотел сказать то-то, а этим показать то-то». Если честно, была у меня какая-то брезгливость к литературным трудам — как к пережёванной уже кем-то жизни. Не могла я понять, зачем складывать буковки на пожелтевшей бумаге в слоги, а затем в слова, изображающие некий условный мир, когда настоящий — вот он, рядом. Со всеми своими вещественными признаками — вкусом, цветом, запахом и звуками. Только позже выяснилось, что это не распущенность или банальная лень, а болезнь такая — дислексия. Когда читать читаешь, а понять прочитанное не можешь. Воображение отказывается работать с чужими мыслеформами.

Таким, как я, одна дорога — постигать всё своим горбом. Это как при игре в дурачка, не умеешь работать головой — работай руками. Но, с другой стороны, мелкая моторика тоже благоприятно сказывается на мыслительном процессе. Глядишь, через пару — тройку сдач, и я научусь управляться с козырями. Только на кону здесь вещи серьёзные. Ай, как бы там ни было, начало положено.

Печаль по мне потеряла свою свежесть и напоминает поникшую гвоздику на могилке — скорее символ, чем предмет. Летит к своим зулусам Володька, уже нося в себе смертельный вирус, но ещё даже не подозревая об этом. Шелестит бумажками на рабочем столе Остап. Сидит на лекции, аккуратно замаскировав в прическе наушники, с умным видом любимая доченька. Варит борщ на моей кухне свекровь. Целуется в припаркованной наспех машине Дашка. Все при деле. Я живу в каждом из них, и ещё во многих и многих, с кем сталкивала меня судьба. Меня — много, я разная. Я прихожу к вам в снах, меня вы видите в толпе, мне никуда ни деться из ваших воспоминаний. Я есть, пока не уйдёт последний.

23

Мысль, не найдя себе сиюминутного подтверждения фактом или действием, как бы хороша и свежа она ни была, имеет свойство исчезать. Испаряться в пространствах, напоминая о себе лишь смутными образами или тупыми уколами воспоминаний. Сколько достойных и опрятных мыслей маршируют мимо головы, скрываясь в туманных горизонтах, а какая-нибудь дрянная мыслишка, обретя ненароком плоть и заняв следующую ступеньку в иерархии предметов и явлений, уже тщится командовать парадом. О чем это я? Да только о том, что открылось мне слишком поздно.

Вот ищет человек, ищет какую-то мифическую свою половинку, в надежде воссоединиться с ней и обрести, наконец, счастье. Полжизни ищет, а то и больше. Очень редко он её находит, чаще ему просто кажется, что — вот она, судьба, потом ещё раз кажется и ещё. А ищет-то он — себя. Я вот себя в той жизни, как оказалось, так и не нашла. Может быть, искала — как пьяный — под фонарем, потому что там светлее. Сколько нас таких пьяных, с упорством ищущих не то и не там? Тех, которые не с собой? И редкие счастливцы, нашедшие…

Впрочем, прежнее земное пребывание, даже в самые непростые свои моменты, не было для меня ни мучением, ни страданием. Мне всё казалось, что я играю, только притворяясь взрослой, повторяя подсмотренные жесты и подслушанные слова настоящей жизни. Как говорила раскусившая меня Дашка — «ленивая ты, мать, и инфантильная». Ну и пусть, это, оказывается, как раз не самое плохое, говорилось же, разрешалось — будьте как дети. Играй на здоровье в свою жизнь, это в чужие —