Полетим… и мы – полетели… - Кирилл Борисович Килунин Страница 27

– Они сами….– смущенно шепчу я себе под нос и мне стыдно, как будто я нашкодивший мальчишка, пойманный за битьем стекол во дворе дома из детства кем-то из взрослых в то время когда они еще хранили мудрость и учили, как быть настоящим человеком.

– Сами с усами…, – старушка бойко хекнув, закидывает на свое левое плечо с начала то, что осталось от Беляка, а затем в большую переметную суму складывает обе неравные половины отчаянно бившегося кота – злодея ставшего на путь исправления и благодеяния, туда же отправляется и моя откушенная Черным волком рука. Я смотрю на все это как будто со стороны изнутри, не пытаясь осмыслить, или принять происходящее.

Снимая с пояса под плащом, обмотанную брезентом старую армейскую фляжку, Ведающая мать, молча и деловито, заполняет ее из обсидиановой чаши Мертвой водой.

– Может, попробуем излечить их прямо здесь…. – указываю я на то, что было котом и верным псом – Беляком, оставшейся правой рукой.

– Потерпят до Дома, в следующий раз не будут своеволить….! …– ворчит Ведающая мать, подставляя мне свое правое плечо. Я понимаю, что она вовсе не злится, просто прячет от меня свою слабость – умение сочувствовать, любить кого-то и переживать. Из упрямства хочется отказаться от ее поддержки – такой мудрой и все понимающей, но от кровопотери ноги совсем перестают слушаться. Шаг и мы на поле алых маков в Долине забвения, еще, и мы стоим у границ города Потерянных душ, погруженного в туман, еще один шаг и мы на Станции, которой нет, еще, и мы у входа в Подземные чертоги….Я задумчиво смотрю на добротные сафьяновые сапоги, в которые обуты костлявые ноги бабки.

– Скороходы…. ? – Ведающая мать лишь кивает, не удостоив меня иным ответом.

– Это Тая тебя привела?

– Да, – отвечает Ведающая мать…..

Невенчанные невесты. Смерть в яйце 21 и 22

Еще один шаг и мы оказываемся в жилище Ведающей матери, здесь ничего не изменилось: все та же большая беленая печь, в которой потрескивают березовые поленья, распространяя вокруг все проникающее тепло и жар небесной благодати, пол устлан вязаными половиками в несколько слоев на них вместо привычной геометрии и полосок – коловороты, трезубцы, рыбы и еще какие-то неизвестные мне знаки и символы. У широкого окна с белой геранью на подоконнике, стоит небольшой деревянный стол и широкая лавка, застланная медвежьей шкурой, справа от стола полки с чугунками и глиняными крынками, с лева ручной умывальник и большой медный таз под ним.

Содрав с меня остатки джинсовой куртки и вымыв руки, Ведающая мать склоняется надо мной, лежащем на полу, придвинув поближе сполостнутый медный таз.

– Будем тебя врачевать….

– Может начать с Беляка и кота?

– Боишься..?

– Да…

– Пусть полежат…. Я зла на них за то, что люблю…. Кроме них у меня и нет никого, не считая, Таисии, та тоже своевольная девица, сплошные истории с привлечением высших сил…заблудших монахов и потерявшихся влюбленных. Глядя на мою страшную рану, бабка морщится и печально вздыхает: Я думаю, что когда Черный откусывал тебе левую руку, то испытал дежа вю – бедный мальчик…. Это все от плохого влияния, он был рожден когда-то благородным созданием, только слишком всем доверял, его проклятье – служение и отсутствие собственной воли… , а не ты новоявленный мститель, воплощение предавшего его друга…

– Я тоже бедный… и мне было больно! – искренне возмущаюсь я, глядя в ее такие мудрые зеленые глаза с желтыми искрами, похожими на веселье или свечи с которыми пляшут чертята.

– Молчи уж воитель…., – бабка, вымыв в тазу мою левую руку, и вымазав пахнущей хвоей мазью мою рану, складывает их вместе, щедро полив мертвой водой из фляжки. Рана с рукой срастаются тут же и безумно чешутся, словно, пытаясь довести меня до полупомрачения, а я думаю, как же придется Беляку и коту…. и решаю терпеть молча. Она одинока…, как же она одинока, – думаю я. Жить тысячи лет и видеть, как уходит в вечность, все, что ты любила…, – я с жалостью смотрю на Ведающую, а она, как будто прочтя мои мысли, насупилась, а потом улыбнулась:

– Отправляйся каа ты в баньку, Рыжик, веди – клубок-колобок, а я займусь врачеванием кота и бедной белой собаки.

Я слушаюсь бабку и иду в баню, надеясь смыть с себя всю подземную грязь, … и предательство Даны… «Только мститель его победит, с освященным оружием мести…», – я предназначен, рожден был, чтобы убить Черного волка, и когда осознал или вспомнил это, все получилось, может об этом твердила Ведающая мать, когда я заявился к ней в первый раз – несмышленый и наполненный глупыми представлениями и убеждениями. Все предначертано в этом мире, и тот, кто сможет прочесть предначертанное в вязи судьбы, тот, кто следует своему Пути, истинно свободен, это как с осознанной необходимостью…. у немецких философов.

Я не помню ни бани, ни того как вернулся в избушку Ведающей матери, я помню только свой сон. Во сне, я вижу, как ночью приходят куды в смешных разноцветных колпачках, с лицами мудрых младенцев, и приносят тело Вовки, завернутое почему-то в бардовый турецкий ковер. В узких сенях избушки моей хозяйки хрипит, дергаясь в корчах, Беляк, его раны закрылись, но он все еще мертвый или застрявший между жизнью и смертью, рядом жалобно поскуливает Рыжик, облизывая своим розовым языком закрытые глаза мучающегося собрата, а волшебный кот, склеенный из двух неравных половинок, существо иного порядка, поэтому наевшись домашней сметаны из стратегических запасов бабки, намеревается навестить местных подружек, чтобы проверить, все ли в порядке с его амурным достоинством, после столь героической гибели и последующего возвращения на данную грань потустороннего существования. Ведающая мать спит и видит те времена, когда она решила, что будет жить совершенно одна, здесь у теплого моря, через несколько сотен столетий ставшим – большою рекою….

Во сне я слышу голос моря. Оно в моей крови, памяти рода, в знаках и символах, запечатленных на стенах домов моего города.

В своем сне, я, словно чайка качаюсь на волнах, ныряю, погружаясь в благословенную изумрудную пустошь усеянную огнями – отблесков солнца отраженного в пузырьках кислорода, в тенях больших серебряных рыб, танцующих бархатных трав и белых кораллах.

*

Тук-тук – стучит небесный метроном, и кружится по спирали восьмерки – уходя из бесконечного в вечность маятник, пронзая все грани Великого кристалла….

А я внезапно просыпаюсь от стука в дверь, на той же самой медвежьей шкуре на лавке у окна под сенью