Омега. Ты родишь мне сына - Алисия Небесная Страница 3

В кабинет возвращается медсестра. В руках — шприц.

— Не переживайте, — говорит она. — Витаминный коктейль и лёгкое седативное. Стандартная процедура.

Я киваю. Слишком быстро. Слишком привычно.

Укол.

Мягкое тепло растекается по вене. Голова становится лёгкой. Веки тяжелеют.

Я пытаюсь задать вопрос. Открыть рот. Сказать хоть слово.

Но губы не слушаются.

Мир отодвигается в сторону. Медленно. Как задвигающаяся ширма.

Глава 4

Очнулась резко — будто что-то мощное вытолкнуло меня наверх, из вязкой темноты. Рывок — и я снова в теле. Тяжёлом, чужом, налитом свинцом. Оно не слушается.

Пальцы онемели, руки поджаты, дыхание рваное. Веки липнут, а над головой белый потолок и лампа, пульсирующая слишком ровно, слишком машинально.

Тишина давит. Не абсолютная — под ней слышится равномерное гудение аппаратуры. Будто сердце комнаты бьётся вместе с моим.

Я лежу на больничной койке. Простыни безупречно чистые, подушка слишком мягкая. Всё — стерильно, обезличено.

Капельница в вене. Под бинтом что-то тянет, будто под кожу вшили металл. Воздух густой от антисептика… и чего-то ещё. Страх. Не мой. Чужой, впитавшийся в стены.

Пробую подняться. Мышцы будто из ваты. Голова кружится, дыхание сбивается. Падаю обратно. Мир плывёт, растворяется, остаётся за стеклом.

Дверь открывается без стука.

Входит женщина. Средних лет. В форме, но без халата. Уверенная походка, ровная осанка, лицо без эмоций. Ни удивления, ни сочувствия. Она смотрит так, как смотрят те, кто давно научился не показывать, что думает.

— Доброе утро, — произносит спокойно. Голос ровный, отрепетированный.

— Всё прошло хорошо. Организм отреагировал стабильно.

— Что… — мой голос срывается, хриплый, будто царапнутый изнутри. — Что вы мне ввели?

— Не волнуйтесь, — отвечает она с прежней безупречной нейтральностью. — Витамины. Жидкость. Немного седативного. Всё под контролем. Ваши показатели в пределах нормы.

Слова доходят сквозь вату. Но внутри неспокойно.

Тело изменилось. Это не боль. Не жар. Даже не слабость. Это ощущение «не-своего». Будто границы моего «я» сместились. Будто я — уже не одна.

— Я могу встать? — шепчу.

— Лучше полежите. Скоро будут готовы окончательные анализы. На первом этапе всё прошло отлично, — она улыбается. Слишком быстро. Слишком автоматически.

Я не спрашиваю, что они называют «первым этапом». Потому что уже чувствую: ответы мне не понравятся. Знала: это не мой выбор.

Это не походило на обычный осмотр. Меня не выписывали, не отпускали домой, не объясняли. Просто держали. Под наблюдением. Тихо. Стерильно. Профессионально. Но — не по-человечески.

Лежала на койке и смотрела в потолок, пытаясь понять, что со мной не так. Капельница капала ритмично, будто метроном, отмеряющий чужую волю. Медсёстры заходили молча, делали своё и уходили, избегая взгляда. С каждой минутой тревога только росла.

Живот тянуло глухо, глубоко — словно где-то внутри что-то запустили без моего согласия. Организм включили в процесс, которого я не хотела.

И тогда я ощутила её. Волчицу. Мою.

Ту, что молчала все эти месяцы. После потери ребёнка она будто умерла вместе с ним — слабая, сломанная, придавленная тишиной. Но сейчас, под кожей, она подняла голову. Дрожащая. Слабая. Живая.

Стук в дверь резанул. Резкий, требовательный. Не спрашивающий.

В палату вошёл мужчина. Белый халат, ровная осанка, движения без суеты. Лицо спокойное, но слишком закрытое. Взгляд прямой, будто он давно привык смотреть людям в глаза и не искать там ответа.

— Юлия Воронова? — уточнил он.

Я кивнула, хотя горло перехватило.

— Ларинов. Главный врач. Мне поручено объяснить, — сказал он, присаживаясь на край стула у моей койки. Голос — ровный, поставленный, без оттенка вины или сочувствия.

Он говорил так, будто озвучивал диагноз. Не просьбу. Не выбор. Приговор.

— Ваша карта попала в список участников программы ВРТ. — Каждое слово он произнёс чётко, холодно. — Система подтянула протокол по вашим параметрам. Дежурный врач подтвердил готовность и осуществил перенос эмбриона.

Секунда. Другая. Внутри что-то оборвалось.

— Эмбрион? — губы едва слушались, голос сорвался, стал хриплым. — Это… какая-то шутка?

Он молчал. Не отводил взгляда, но и не давал ответа. И этим молчанием он сказал больше, чем мог бы словами.

Волчица внутри зарычала. Слабый, рваный звук — но от него у меня пробежал холод по спине. Я чувствовала: она поняла быстрее меня.

Меня использовали. Моё тело. Моё право. Без разрешения альфы. Без моего согласия.

Вены будто налились льдом. Дыхание стало неровным. Мир зашатался, будто стены палаты сдвинулись ближе.

— Вы серьёзно?.. — слова сорвались с губ, но прозвучали слишком тихо. Почти как чужие.

А он всё так же сидел напротив. Спокойный. Отрешённый. Как будто я не женщина. Не омега. А просто материал.

— После того, как я потеряла своего ребёнка… — слова вырвались резким шёпотом, ломким, как стекло, — вы решили просто «попробовать снова» ? Без моего согласия?

Гнев вспыхнул мгновенно. Не крик — пламя внутри, обжигающее каждую клетку. Горло перехватило, но я всё равно пыталась говорить. Это не ошибка. Это издевательство.

Ларинов не дрогнул. Его лицо оставалось каменным, как будто я произнесла не обвинение, а вопрос о расписании процедур. Никакой реакции. Ни жалости, ни даже раздражения. Только холодная пустота.

Он нажал кнопку на панели. Движение уверенное, отрепетированное. Как будто знал: я взорвусь. Как будто ждал .

В дверь вошли двое. Медсестра в маске — лицо закрыто, глаза отрешённые. И молодой парень в форме — широкий, высокий. Оба двигались синхронно, бесшумно. Не смотрели на меня, словно я уже перестала быть человеком.

— Вам нужно отдохнуть, — произнёс Ларинов. Голос ровный, безупречно спокойный. Он даже не посмотрел в мою сторону. — Организм перенёс стресс. Это безопасно. Стандартная процедура.

Я попыталась сказать «нет». Губы дрогнули, но звука не вышло. Горло будто стянули изнутри.

Игла скользнула в капельницу — не в вену, не в руку. Прямо в прозрачную трубку, где раствор уже бежал в мою кровь. Всё было сделано холодно, уверенно, без лишних движений.

Через несколько секунд мир начал расплываться. Сначала фонари за окном превратились в пятна света. Потом стены будто наклонились. Тело налилось ватой, пальцы потеряли силу. Мысли вязли, как мухи в мёде. Гнев исчез. Вместе с голосом. Вместе с правом сопротивляться.

Осталась пустота. И его голос.

— Мы оставим вас под наблюдением. Всё будет хорошо.

Он произнёс это так мягко, будто уговаривал ребёнка лечь спать. Почти ласково. И именно это было страшнее всего.

Я не