Омега. Ты родишь мне сына - Алисия Небесная Страница 4

Сидела, закутавшись в тонкое одеяло, обняв колени, и смотрела в одну точку на стене. Слёзы текли сами по себе, и я даже не пыталась их вытирать.

И снова вернулось то чувство. То самое, которое пережила тогда, в палате, когда врач произнёс сухо, без пауз: «Мы не смогли спасти ребёнка». Мир тогда оборвался. Всё, что было мной, — рухнуло в одну секунду.

И вот сейчас — то же самое. Не те же слова, но тот же холод, та же стерильность, та же пустота. Опять меня лишили выбора. Опять тело стало инструментом в чужих руках. Опять я осталась одна.

Я снова в ловушке. Без голоса. Без права на себя. И самое страшное — без права на свою волчицу, которая тогда замолчала вместе с ребёнком.

И вдруг — резкий звук. Грохот. Воздух взорвался чужим запахом. Дверь распахнулась. На пороге стоял он.

Высокий. Опасный. В идеально сидящем тёмном костюме. Челюсть сведена, плечи напряжены. А в глазах — не просто злость. Там было бешенство, холодный гнев, едва сдерживаемый человеческой оболочкой.

Волчица внутри ощерилась, рванулась. Альфа.

Глава 5

Найти изолятор оказалось проще простого. Запах волчицы ударил в нос, едва я ступил на нужный этаж. Чистый. Тонкий. Живой. Слишком настоящий для этой стерильной, мёртвой больницы.

Волк внутри ощетинился — не от ярости, от инстинкта. Он знал. Она здесь. Его пара. Его запах. Его жизнь. Узнавал её так же безошибочно, как когда-то узнал смерть — тогда, на границе, когда потерял другую.

Шёл медленно, шаг за шагом, каждый удар подошвы отдавался гулом в висках. Персонал рассыпался передо мной, как тени. Никто не осмелился остановить, спросить, встретить взгляд. И правильно. У меня была цель. Один запах. Одна дверь.

Изолятор.

Я остановился, ладонь легла на холодный металл ручки. Рывок. Дверь распахнулась так резко, что ударилась о стену. Щелчок. Гулкий стук. Тишина — треснула пополам.

Она вздрогнула.

Хрупкое тело под белой простынёй. Бледная кожа, дрожащие пальцы. Взгляд застыл в одной точке на стене, будто там можно найти спасение. Она сидела, вжимаясь в угол, слишком маленькая для этой палаты.

И запах. Боль. Узнаваемая до дрожи. Тот самый, что я уже когда-то чувствовал — запах утраты.

Волк внутри взвыл.

Её глаза — широко распахнутые, испуганные, как у зверька, загнанного в угол.

Сделал шаг внутрь. Тяжёлый. Медленный. И сразу почувствовал, как воздух между нами натянулся — как проволока под током. Каждое моё движение отзывалось дрожью в её теле.

— Ты Воронова? — спросил я. На самом деле не для ответа. Просто сверял: запах и лицо. Чтобы убедиться. Совпадают.

Она кивнула. Медленно. Будто боялась, что резким движением нарушит хрупкое равновесие. И, по правде сказать, правильно делала.

Я сделал шаг. Потом ещё один. Она не отшатнулась, только сильнее вжалась в спинку койки. Но глаза не отвела. Смотрела прямо.

— Ты знаешь, что внутри тебя? — остановился в трёх шагах. Ближе не надо. Моё присутствие и так давит.

— Мне сказали… — голос сорвался на шёпот, дрожащий, будто шаг по тонкому льду. — Что произошла ошибка. Что это… эмбрион.

Замолчал. На секунду. Но этой секунды хватило, чтобы ощутить, как внутри поднимается волк.

— Не эмбрион, — произнёс медленно, отчётливо. — Это мой ребёнок.

Она вздрогнула. И вместе с ней — что-то внутри. Волчица. Слабый отклик, как едва слышный рык, но живой. Я почувствовал её. Она слышала каждое моё слово.

— Я не соглашалась! Я не просила! — сорвалась она. Голос дрогнул, но не стал истерикой. В нём звучала боль. Настоящая. Та, что переживает только та, кто уже теряла.

Она смотрела на меня, и в её взгляде я читал приговор.

Я не двинулся с места. И не нужно было. Власть альфы не в шаге вперёд. Власть — в том, что даже стоя у двери, ты заполняешь собой весь воздух.

— Мне всё равно, на что ты не соглашалась, — ответил ровно. Голос был холодным, без угрозы, без надрыва. — Меня интересует только одно: ты носишь моего ребёнка. Ты родишь его.

Её глаза вспыхнули. В них смешалось всё сразу — злость, боль, страх. Но поверх всего — упрямство. Та самая внутренняя твёрдость, которая не позволяла ей опустить голову даже здесь, в этой стерильной клетке.

Она смотрела прямо, не моргала, не отвела взгляд. И я понял: её уже пытались сломать. Давили, лишали права на голос, загоняли в угол. Но до конца так и не смогли.

В ней оставалась сила — пусть скрытая, раненая, но настоящая. И если прижмут ещё сильнее, она не сдастся. Она укусит. Даже если самой будет больнее.

Волк во мне рычал глухо. Злился. Потому что она — чужая. Не моя пара. Не та, кого я должен был взять. Но именно она теперь носила то, что мне дороже всего. Последнее, что у меня осталось.

И на этом заканчивались все «если» и «почему». Здесь не было случайности. Был только факт.

Она теперь — моя территория. Носительница моей крови. Мой выбор. Моя ответственность.

И плевать, что она меня ненавидит. Плевать, что её взгляд полон боли и презрения.

Её ненависть не имеет значения. Значение имеет только то, что внутри неё — мой ребёнок.

Я окинул взглядом палату. Стерильность. Запах лекарств. Чужая тишина. Здесь для неё нет места.

— Собирайся, — сказал я, и голос прозвучал окончательно. — Ты едешь со мной.

— С чего бы это вдруг? — огрызнулась она.

Голос звучал резко, но в нём ощущалось больше слабости, чем силы. Волчица скалила зубы, пытаясь продемонстрировать свою ярость. Она была ранена, зла и беспомощна.

Я видел таких. Они всегда думают, что у них есть выбор.

— Не будь дурой, — произношу ровно, медленно ведя взглядом сверху вниз. Не торопясь. Долго. Чтобы каждая секунда прожигала ей кожу. — Будешь жить у меня. Там безопасно. И там всё под контролем. Моим.

— Я никуда с вами не поеду! — выкрикнула, срываясь на крик. Упрямство в голосе звучало красиво. Я слышал, как под его поверхностью дрожит истерика. Тонкая, хрупкая, едва удерживающаяся от слома.

— Неверный ответ, — отрезаю. Спокойно, холодно. Без эмоций. Просто констатирую её будущее.